Дни коммуны. Вспоминает Фельд

Чтой-то наши девочки примолкли. То ли воспоминания иссякли (что весьма сомнительно), то ли энтузиазм иссяк (что тоже мало правдоподобно). Ай ли, заслушались сказками старого Фельда? Скорее всего, наши девочки-бабушки урылись в быт. Ау, ОЛЬГА! Ау, АЛЕНА!.. А ты, Элла, чего помалкиваешь? Ась? Не слышно…
  Что ж, на это и есть Фельд, чтобы заполнять возникающие паузы. Итак, продолжаем воспоминать:

  Собственно, подлинная история Коммуны начинается после окончания Менделеевки. То, что в студенческие годы, в условиях студенческого общежития могла сложиться такая – пускай даже очень неординарная компания – диво не очень поразительное. Молодость, совместное проживание, совместная учеба, разные там культ- и турпоходы – все это есть великолепный цемент для связывания людей в единый коллектив. Наша Коммуна в этом отношении была не столь уж уникальна, хотя, конечно, выделялась на общем фоне своей яркостью и (как бы это сказать поточнее): вот – семейностью. Это была не компания в обычном смысле этого слова, а именно семья. Именно эта семейность привлекала к Коммуне массу друзей из среды студентов и альпинистов. И все-таки это была не более, чем студенческая компания, каких было много тогда и, думается, после нас
  Главное началось потом, когда мы начали исполнять свою клятву: ежегодно собираться в Москве на очередной День Коммуны. Дата была определена – день рождения Майи – 31 мая. С местом тоже все было ясно – Москва. Но дом, где мы должны были встречаться определен не был, и мы об этом при прощании даже как-то и не задумывались, хотя никто из нас москвичом не был, и принять нас не мог. Видимо, в подсознании сидела некая уверенность, что два-то уж дома в Подмосковье нас приютят без всяких сомнений – дом тети Шуры в Загорске и дом Мордановых в на станции Калистово.
  И правда – первый День Коммуны (1952) мы отгудели у тети Шуры в Загорске. К этому дню – конец мая 1952 г. – нас рассеяло по России следующим образом:
  Я и Юра Захаров еще учились и жили на Головановке.
  Женя и Нина Строгановы (они поженились в сентябре 1951 г.) жили на птичьих правах в Подмосковье (ст. Ухтомская).
  Майя тоже зацепилась за Москву. Уж не помню, вышла ли она уже тогда за москвича Аркашу Шкрапкина, или только еще собиралась, но жила она тогда в Москве.
  Зина Пивушкова уехала на Урал – в Глазов
  Ира Морданова оказалась на комбинате «Маяк». Это между Свердловском и Челябинском.
  Изя Спектор жил в Дзержинске.
  Так что на 1-й День Коммуны ехать в Москву должен был только Спектор. Зину и Иру мы даже и не ждали – настолько секретными делами они тогда занимались. Их не то, чтобы выпустить из-за колючей проволоки – письма чекистами рассматривались чуть ли, не под микроскопом. Позже они рассказывали, сколько усилий им стоило отстоять тексты телеграмм, которыми они поздравляли первый съезд коммунаров. Советская власть и ее опричники всегда подозрительно поглядывали на не формальное объединение людей.
  Итак, уже первый День Коммуны не собрал всех 8-х коммунаров, что дало повод Аркадию Шкрапкину повод поскалить зубы и подтвердить свои сомнения относительно возможности продолжения этих встреч в будущем. На что Президент ему возражал, что еще, мол, не вечер, что мы связаны между собой до гроба, и что на 10-м Дне Коммуны Аркашка обязательно проиграет свой ящик пива.
  Первый день Коммуны прошел весело. Тетя Шура привечала нас по-матерински и говорила, что вместе снами она ощущает живое присутствие отсутствующей Зины. Лично мне было грустновато от предстоящей разлуки, но я уже знал, что после защиты диплома еду в Дзержинск, и буду там вместе со Спектором. Это меня утешало.
  Второй День Коммуны прошел в Ухтомке на базе Строгановых. Этот съезд был еще малолюдней – в страшную глухомань (много лет спустя ставшую известной как Арзамас-16) уехал Юра Захаров. Оттуда даже и письма не приходили. Между тем, эта «глухомань» находилась в каких-то 400-450 км от Москвы. Но чтобы всех запутать (в том числе – и самих себя), Юру везли на самолете из Москвы более 6 часов и все над незаселенными лесами. У Юры сложилось представление, что его завезли глубоко в Сибирь.
  Эта встреча коммунаров запомнилась мне навсегда и частично сделала меня калекой. Я стал по-гусарски открывать бутылки ударом по донышку ладонью. Донышко одной из бутылок моего удара не выдержало, лопнуло, и осколки глубоко вонзились в руку. Был перерезан нерв, 4 пальца из пяти потеряли осязание, да и скрючились они так, что ни писать, ни что-либо делать правой рукой я не мог долгие годы. Путем упражнения с теннисным мячиком я двигательную функцию пальцев восстановил, но осязание возвратить не удалось возвратить и поныне.
  Между третьим и девятым Днями Коммуны ничего особенного не изменилось. Во-первых, они ВСЕ состоялись. Во-вторых, они ни разу не собрали всех коммунаров. Ни разу за все эти годы на Дне Коммуны не появлялся Юра Захаров. Мы даже не знали, где он живет и трудится. Ближе к 9-му Дню Коммуны из своего секретного уральского далека вырвались Зина Пивушкова и Ира Морданова. Зина вышла замуж за очень серьезного и хорошего человека – Николая Урова – и переехала Усть-Каменогорск (Казахстан). Ира вышла замуж за Стаса Васильева и вернулась в родные пенаты. Таким образом, ближе к 9-му Дню Коммуны мы обрели полностью наш женский состав и две базы для проведения наших праздников – дом тети Шуры и дом Мордановых.
  Кроме того, наши съезды становились все более многолюдными. Во-первых, в них стали принимать участие супруги коммунаров, а за ними – и дети. Самыми первыми из них были Алена Строганова, Андрей Васильев, все трое младшие Уровы. Во-вторых, все чаще к нам в эти святые дни присоединялись наши друзья-менделеевцы и альпинисты. Иногда и они приезжали на День Коммуны со своими детьми. Запомнились ребята Юры Когана и Наташка – дочка Эллы Фельдгандлер. Вся эта околокоммунарская публика называлась довесками (о довесках Алена уже писала, но я намерен вернуться к этой теме, чтобы уточнить некоторые детали).
  Конечно, Аркадий Шкрапкин уже понял, что по существу проиграл свой ящик пива, и был даже рад этому. Но формально проигрывали пари (два ящика пива) коммунары – ведь за 9 лет ни разу нам не удалось собрать целиком всю Коммуну.
  Наступил 1961 год – год 10-го Дня Коммуны. От Захарова по-прежнему – ни слуху, ни духу. К этому году Шкрапкины вчерне закончили свою дачу в Домодедове. Это был отличный каменный дом с тремя комнатами, большой кухней, поместительной верандой, хозяйственными постройками во дворе и – главное – прекрасным садом с необыкновенно красивой сиренью. У нас появилась отличная база для наших съездов. Было введено еще одно новшество. Как вы помните, празднование Дня Коммуны первоначально было назначено на 31 мая – день рождения Майи. Практика показала, что собираться в рабочие дни (особенно для иногородних) весьма неудобно, и наши сборища как бы комкаются. Словом, кажется, на 7-м Дне Коммуны было решено съезжаться не 31 мая, а в последнее воскресение мая (тогда суббота была еще рабочим днем). Тогда же стали вести протокол очередного Дня Коммуны, где фиксировались все присутствующие, отмечалось, что мероприятие прошло на высоком «ЕДЕЙНО-КЛИМАТИЧЕСКОМ УРОВНЕ» и письменно назначалось место проведения следующего Дня Коммуны. Эти протоколы сначала писались на бумаге, затем я стал возить с собой портативный магнитофон, куда записывались те же сведения, затем магнитофон был заменен журналистским диктофоном, а на последних наших сборищах я уже работал с телекамерой. Все эти реликвии сохранились и находятся у меня дома в Дзержинске. Но давайте-ка вернемся в 1961 год.
  По протоколу местом проведения 10-го – юбилейного – Дня Коммуны был назначен дом Майи и Аркадия в Домодедове. Последнее воскресение приходилось на 29 мая. Это и было датой 10-го Дня Коммуны. На этом празднике впервые появилась моя Эмма и сразу же, без задеву вошла в наше общество. Феликс в эти дни приближался к первому году своей жизни. Народу, сколько я помню, на праздник съехалось что-то более 30-ти. Стол Аркадий соорудил огромный, и он был изобилен. Погода была – чудо как хороша. Словом все было прекрасно, но два ящика пива нам пришлось приволочь: Юра Захаров так и не обозначился. Аркаша от пива отказывался, говорил: «я проиграл, братцы, я теперь вижу – вы намерены держать клятву до конца жизни». Но мы считали: слово сказано, пари формально проиграно. Стало быть, плати по счетам. Это было делом нашей коммунарской чести.
  Ну, отгуляли, отшумели, попели и попили. Вечером я с Эммой выехал в Дзержинск ведь завтра – 30 мая – был понедельник, и надо было на работу. Отработали день, пришли домой, разные там дела по дому, с маленьким Феликсом. И тут в 10 часов вечера звонит Президент и сообщает, что приехал Юра Захаров и что теперь для полного кворума не хватает только меня. Оказывается, Юра не знал о наших изменениях в регламенте Дней Коммуны и твердо помнил, что он должен состояться 31 мая – в день рождения Майи. Он также хорошо помнил наш уговор с Аркашей: если все до одного коммунара не соберутся на 10-й День Коммуны, она проигрывает ему два ящика пива. С неимоверным трудом, преодолевая всякие заморочки охранительных ведомств, он вырвался из своего секретного уральского далека на два дня в Москву – на 30 и 31 мая. Между прочим, самым убедительным доводом для его начальства было то обстоятельство, что в случае его неприезда его друзья проиграют два ящика пива. В России такой довод вполне убедителен.
  Итак, в Дзержинске 10 часов вечера. Поезд на Москву уходит в половине 12-го. У меня в кармане пусто. Билета, разумеется, нет. Начальство о моем завтрашнем прогуле не извещено. Можно, конечно, позвонить главному инженеру В. В. Лебедеву: он человек с понятием, знает о наших святых днях. Но он всегда ложится спать в 9 вечера, и будить его – это с моей стороны будет верхом наглости.
  Словом, постучался я к соседу, занял у него 30 рублей (в те времена за такие деньги можно было с комфортом сгонять в Москву и обратно и при этом вполне прилично кутнуть) и – на вокзал. Билетов нет. Подошел поезд. Я лезу в него нахрапом, проводница визжит, как резанная хрюшка, но пока они визжит, поезд тронулся. Пришел бригадир – мужик. Я ему, как на духу, описал ситуацию. Ящики с пивом произвели впечатление и на него. После Владимира меня оформили, и до Москвы я доехал на законных основаниях.
  А вечером, на квартире Строгановых мы, как говорится, дали дрозда. Были только коммунары (в полном, черт побери, составе!), Аркаша Шкрапкин да Толя Войтехов. Мы умоляли Аркашу не суетиться, но он приволок (один!) три ящика «жигулевского» - два наших, проигранных позавчера в Домодедове и третий свой, проигранный летом 1951 года на прощании коммунаров.
  В этот вечер много пели и особенно популярной была «рула те, рула», финская озорная песенка, только-только вошедшая в моду. Выпили мы крепко, и половине первого ночи засобирались во Внуково – провожать Захарова. В аэропорту мы вели себя слишком раскованно, проводив Юру, забрались на крышу аэровокзала, орали там песни, махали руками уходящему к самолету Юре. Короче, нас всех забрали в милицию и выпустили лишь к 7 часам утра. Так мы провели незабываемый 10-й День Коммуны.
  В мае 1964 года я безвылазно уже третий месяц сидел в Кировакане (Армения). Мы пускали цех меламина и погрязли в этом деле по уши. Но ведь приближался 13-й День Коммуны, а меня из Армении не отпускали – ни местное начальство, ни мое начальство в Дзержинске.
  В последнюю пятницу мая мне пришлось по делам съездить в Ереван к председателю армянского совнархоза Тевосяну. Он ко мне очень хорошо относился, и вообще был человек с понятием. Ну, провели совещание, подписали бумаги, и тут Тевосян меня спрашивает:
 - Где проведешь выходные? (тогда суббота уже стала нерабочим днем). Оставайся в Ереване, проведем их вместе.
 - Ах, дорогой Саркис Хачатурович! Больше всего мне бы хотелось провести воскресенье под Москвой – в Домодедове.
  И я ему рассказал о нашей коммуне и ее съездах.
 - Да, - сказал Тевосян, - это стоит того, чтобы скатать в Москву.
  Вызвал секретаря и приказал ему раздобыть билет на Москву. Через пару минут секретарь вернулся и сказал, что на сегодня ничего не получится, а на завтра - субботу – есть на утро в 7 часов.
  - Устроит тебя? – спросил Тевосян.
  - Да это же просто мечта, - в восторге почти закричал я.
  Он меня устроил на ночлег, и в 7.10 я точно по расписанию вылетел из Еревана.
  Прилетев в Москву, я, прежде всего, купил себе на вечер билет в Дзержинск. Я не был дома более двух месяцев, соскучился по своим (особенно – по Феликсу), да и командировку надо было переоформить. Купив билет на поздний вечер (0.15), я отправился в Домодедово. Я, разумеется, знал, что 13-й День Коммуны должен состояться завтра – в последнее воскресенье мая, но я рассчитывал вызвонить оттуда коммуну на день раньше. К этому времени вне Москвы и Подмосковья проживали только я и Юра Захаров. Так что, я рассчитывал, что Президент своей властью выдернет всю братву на день раньше в Домодедово. Кроме того, я рассчитывал, что в Домодедове я уж наверняка найду Майю с ее семейством.
  В Домодедове я не застал никого, кроме мамы Майи – бабушки Маши. За жизнь этой женщине достался не один фунт лиха. Она мне говорит, что Шкрапкины приедут только завтра. Иду на домодедовскую почту и кое-как дозваниваюсь до Майи и до Строгановых. Сообщаю: могу быть на Коммуне только сегодня. Жду вас всех в Домодедове. Они там ахают, мы, дескать, не готовы и проч. Отвечаю: хотите меня видеть на 13-м Дне Коммуны – милости прошу без промедления в Домодедово. Я, мол, в вашем распоряжении до 10 часов вечера. И лег спать.
  Первыми, как и следовало ожидать, на дачу заявились ее хозяева – Майя, Аркаша и дети. Было уже около 7 часов вечера. Остальные подтянулись ближе к 9-ти вечера. К великой моей радости с ними был и Юра Захаров, вырвавшийся в Москву по делам и на День Коммуны. Пока обнимались-целовались, пока резали колбасу и селедку, пока составляли столы, пока усаживались, дело неумолимо приблизилось к 10 вечера, после которых я уже не успевал к поезду на Курском вокзале. Все кричат давайте быстрей садиться, надо проводить Фельда. Сели, наконец, дернули по первой и тут им говорю:
  - Проводить меня торопитесь? Не дождетесь! Никуда я сегодня не уеду. Гуляем, братцы!
  И загуляли. И попели у костра. И так почти до 4-х утра. И так нам все это понравилось, что в протокол внесли: отныне и до веку День Коммуны назначается на последние субботу и воскресенье мая.
  Здесь невозможно рассказать обо всех Днях Коммуны. Ведь в наступившем 2010 году должен состояться 59 День Коммуны. Уж все и не припомнишь, да и не на всех я присутствовал. Правда, пропустил я немного – не более трех-четырех. Я здесь рассказываю о самых-самых врезавшихся в память. Например, о 21-м, 30-м, 40-м, 50-м и 55-м Днях Коммуны. Все они состоялись в Дзержинске, причем на 30-м съезде присутствовали все до одного коммунары (включая Влада Худзика), а так же Валя и Феликс Фельдштейны, невеста Феликса Мариша Карета, Саша Уров, Володя Васильев, Наташа Захарова. Так что для наших детей пришлось организовывать отдельный стол в другой комнате. И последний – 55-й – наш сбор, на который в последний раз съехались «живьем» наши коммунары состоялся в Дзержинске. На нем были Спектор, Зина Пивушкова и я, а также «довески» Галя Гончарова и Миля Фишера. Ира Морданова еще была жива, но приехать уже не могла. Майя не могла покинуть умирающего , парализованного Аркашу.
  Один День Коммуны – 39-й – мы провели на Урале, у Юры Захарова. Попасть к нему домой в его жутко засекреченный город Снежинск мы, конечно, не могли, но Юра снял для нас турбазу его предприятия в нескольких км от города. База стоит на берегу красивейшего озера, в ней большая кухня и огромная столовая, летние домики. Шикарно до невозможности. Я приехал за день до торжества и занимался организацией ночлега и стола. Словом, был МОПом. На этом празднике были все пятеро мужчин-коммунаров и только двое женщин – Нина Петрова и Зина Пивушкова. Ира Морданова на кого-то обиделась (какое-то недоразумение) и не приехала, а Майя не явилась, уж не помню почему. Зато приехали довески Юра Коган, Сима Голубова и Галя Гончарова. С Юриной стороны участвовали его местные друзья, Вера Качалкина, трое детей – Юра-2, Миша, Наташа и внук Юра-3. Друзья Захарова возили нас по окрестностям, знакомили с Уралом. Вся наша компания поднялась на гору Вишневую, откуда хорошо был виден и город Снежинск, и комбинат «Маяк», и наша турбаза. При спуске с горы Зина Пивушкова оступилась и сломала ногу. Пришлось Юре Когану взять на спину эту далеко не воздушную даму и спустить ее с 400-метровой высоты. Отвезли мы Зину в районную больницу в городе Касли, но вечером ее забрали, положили в кровать рядом с коммунарским столом и пировали, как ни в чем не бывало. Уральцы поражались нашей дружбе, веселости и невозмутимости при всех обстоятельствах
  Примерно в середине 70-х гг. практически все московские коммунары обзавелись дачами в Подмосковье. Теперь у нас было много мест, где мы могли отмечать свои праздники, и началось соревнование между коммунарами за право принять Коммуну. Как на Олимпийских играх. Все это вносилось в протокол на предыдущем Дне и соблюдалось неукоснительно.
  Вот уже три Дня Коммуны мы не съезжаемся. Нас осталось трое – Спектор, Майя и я. Но праздник мы справляем. Наступает этот святой день, я накрываю к 12 часам дни стол. Ставлю водку, закуску. Я знаю, что Спектор у себя на даче делает то же самое. Я набираю на мобильнике Майю и поздравляю ее с Днем Коммуны и с днем рождения. Затем я набираю Спектора. Он там наливает рюмку, я – здесь. Мы чокаемся о трубку телефона и выпиваем.
  Прав был Президент в далеком 1951 году, утверждая, что коммуна будет жить до последнего коммунара и не умрет вместе с ним. Этот блог «Коммунары», затеянный нашими девочками-бабушками яркое тому доказательство. Коммуна бессмертна!