Сообщения
Фельд покинул нас в последний день Великого поста, измученный двухнедельной бессонницей и поочередным отказом всех органов. Дольше всех держалось его неугомонное сердце и достучалось до момента, когда он был без сознания, но где-то, где ему было хорошо. Такая у меня была первая мысль, когда слезы перестали литься и я увидела его лицо. Спокойное и живое и даже показалось. что встанет сейчас и скажет: "Ну что, здорово я вас разыграл?"
Его хоронил весь Дзержинск, который смог и захотел попрощаться. У подъезда собралось человек 150 таких желающих. И говорили, говорили, говорили... Искренне, поэтому не всегда гладко, без упоминания его и собственных регалий - прощались с большим человеком, всеми бесконечно любимым.
Если не считать семью и Коммуну у него в жизни были две страсти - работа и книгописание.
Я помню первые детские впечатления о громком Изьке маленьком, его напористой речи, раскатистом хохоте и везде поспевающих руках. Рядом с тихим отцом дядя Изя был сгустком энергии, которая фонтанировала из него непрерывно. Песни, острые шутки, анекдоты... А еще история гибели его друга при взрыве комбината (это все подслушанное из взрослых разговоров, я всегда долго не могла уснуть, когда гуляли Коммуны и Среды). Песенка:"Ехал цыган на коне верхом" почему-то связывается с периодом женитьбы на Эмме. Какие-то там были слова, означавшие, что вольная Фельдова жизнь завершилась. Кстати и Изька и Фельд в обращении всех наших к нему звучало с одинаковой частотой. Он совершенно замечательно рассказывал анекдоты! А сажать их рядом с другом Спектором в молодых застольях было равнозначно лишению всех слуха - они говорили одновременно, стараясь друг друга перекричать и голосищами их Господь не обидел.
Когда я стала постарше дядя Изя меня завораживал рассказами о новых местах. Это мог быть Кировокан, а мог быть берег какой-нибудь речушки. А потом дело дошло и до дальнего зарубежья типа Израиля. И везде его беспокойная и жаждавшая новых впечатлений душа не просто работала или любовалась окружающими красотами, но и вникала в суть происходящего. В ушах звенит его голос:"Ну ты подумай, какой у армян удивительный язык! Ну где ты еще встретишь в слове пять согласных подряд? А? А у них фамилия Мкртчян обычное дело!"
Никогда в молодые годы в застольях коммунаров не возникал "еврейский вопрос" и для него было оскорбительно, когда в совсем юные бунтующие годы его старший внук Женька заделался семитом Фельд-коммунар не мог с этим смириться. И когда, изучив все что можно по этому самому семитскому вопросу, он рассказывал об избранности еврейского народа в нем исследователя было больше, чем сторонника этой теории.
Летописцем Коммуны он тоже стал неспроста. Внутри него сидело чувство, что история это не абстрактная субстанция, а что-то такое , в чем участвует каждый живущий, а поэтому нужно собирать все возможные свидетельства происходящих событий и фиксировать их. И он делал это со всей присущей ему страстью и энергией.
На поминках у моих родителей он говорил в конце, когда высказалось абсолютное большинство присутствующих и почти не говорил - не мог! Но он привез свой крохотный диктофон и включил запись песни Иры Рудневой, которую на дне Коммуны 1996 года пели мама с папой. Зал замер и до самых дальних его углов донеслись строки:"Ушло наше время по синей лыжне..." - ревели все молча.
Мое знакомство с Дзержинским окружением Фельда утвердило в мысли, что и здесь он создал сообщество, похожее на коммунарское - люди собрались по принципу общее дело - будь то работа. на предприятии, лагерь "Полундра" или "Интеллектуальный хоккей" - квно подобная интеллектуальная игра в которой Фельд был бессменным капитаном неизменно побеждающей команды.
И конечно стихи и проза. Когда-то давно он сказал мне, что никакой он не поэт - так, графоман, поскольку не писать не может. И писал до последнего времени, работал об очередной книге о великих российских реках, как странообразующих объектах. Не успел, не дописал, но план и материалы книги осталдись у его друга Льва Альтшуллера, который непременно ее закончит.
А по-поводу графоманства - вот его стихотворение, написанное в 1973 году - наверное только Эмма может знать почему он именно тогда его написал:
Когда-нибудь (хоть круть, хоть верть: ничто не вечно под луною)
Придет ко мне старуха-смерть и заберет меня с собою,
И я хотел бы, чтобы мне в печальный час хватило духу
Не заробеть, не побледнеть перед печальною старухой.
Хочу я, чтобы в этот час меня бы окружали внуки,
Чтоб у жены в последний раз поцеловать я мог бы руку,
И чтоб не похоронный марш, а краковяк мне вслед сыграли,
Чтобы сказали: этот ваш, покойник, был веселый парень!
И чтоб когда-нибудь, потом, на старой дружеской пирушке
Был стул свободен за столом и для меня стояла кружка.
Ну чтож, друзья, давайте пить и веселиться, словно черти,
Я с вами долго буду жить. Я буду жить и после смерти...
Феликс на поминках прочитал эти стихи, а потом сел за пианино и они спели две песни, написанные Фельдом для лагеря Полундра - собственно гимн, который так и называется Полундра и Тишина.
А умер он как и хотел в стихотворении - в окружении близких и руку жене поцеловал...
Фельдова могила находится в лесу на деревенском кладбище. недалеко от дома семьи Валюши, его младшей любимой дочери ( не знаю кто из близких не был его любимым). Пока она крайняя, а за ним березово-сосновый лес. Все как он любил, только речки не хватает
Теперь коммуна на небесах в полном сборе за нами присматривает.
Вечная память!
Его хоронил весь Дзержинск, который смог и захотел попрощаться. У подъезда собралось человек 150 таких желающих. И говорили, говорили, говорили... Искренне, поэтому не всегда гладко, без упоминания его и собственных регалий - прощались с большим человеком, всеми бесконечно любимым.
Если не считать семью и Коммуну у него в жизни были две страсти - работа и книгописание.
Я помню первые детские впечатления о громком Изьке маленьком, его напористой речи, раскатистом хохоте и везде поспевающих руках. Рядом с тихим отцом дядя Изя был сгустком энергии, которая фонтанировала из него непрерывно. Песни, острые шутки, анекдоты... А еще история гибели его друга при взрыве комбината (это все подслушанное из взрослых разговоров, я всегда долго не могла уснуть, когда гуляли Коммуны и Среды). Песенка:"Ехал цыган на коне верхом" почему-то связывается с периодом женитьбы на Эмме. Какие-то там были слова, означавшие, что вольная Фельдова жизнь завершилась. Кстати и Изька и Фельд в обращении всех наших к нему звучало с одинаковой частотой. Он совершенно замечательно рассказывал анекдоты! А сажать их рядом с другом Спектором в молодых застольях было равнозначно лишению всех слуха - они говорили одновременно, стараясь друг друга перекричать и голосищами их Господь не обидел.
Когда я стала постарше дядя Изя меня завораживал рассказами о новых местах. Это мог быть Кировокан, а мог быть берег какой-нибудь речушки. А потом дело дошло и до дальнего зарубежья типа Израиля. И везде его беспокойная и жаждавшая новых впечатлений душа не просто работала или любовалась окружающими красотами, но и вникала в суть происходящего. В ушах звенит его голос:"Ну ты подумай, какой у армян удивительный язык! Ну где ты еще встретишь в слове пять согласных подряд? А? А у них фамилия Мкртчян обычное дело!"
Никогда в молодые годы в застольях коммунаров не возникал "еврейский вопрос" и для него было оскорбительно, когда в совсем юные бунтующие годы его старший внук Женька заделался семитом Фельд-коммунар не мог с этим смириться. И когда, изучив все что можно по этому самому семитскому вопросу, он рассказывал об избранности еврейского народа в нем исследователя было больше, чем сторонника этой теории.
Летописцем Коммуны он тоже стал неспроста. Внутри него сидело чувство, что история это не абстрактная субстанция, а что-то такое , в чем участвует каждый живущий, а поэтому нужно собирать все возможные свидетельства происходящих событий и фиксировать их. И он делал это со всей присущей ему страстью и энергией.
На поминках у моих родителей он говорил в конце, когда высказалось абсолютное большинство присутствующих и почти не говорил - не мог! Но он привез свой крохотный диктофон и включил запись песни Иры Рудневой, которую на дне Коммуны 1996 года пели мама с папой. Зал замер и до самых дальних его углов донеслись строки:"Ушло наше время по синей лыжне..." - ревели все молча.
Мое знакомство с Дзержинским окружением Фельда утвердило в мысли, что и здесь он создал сообщество, похожее на коммунарское - люди собрались по принципу общее дело - будь то работа. на предприятии, лагерь "Полундра" или "Интеллектуальный хоккей" - квно подобная интеллектуальная игра в которой Фельд был бессменным капитаном неизменно побеждающей команды.
И конечно стихи и проза. Когда-то давно он сказал мне, что никакой он не поэт - так, графоман, поскольку не писать не может. И писал до последнего времени, работал об очередной книге о великих российских реках, как странообразующих объектах. Не успел, не дописал, но план и материалы книги осталдись у его друга Льва Альтшуллера, который непременно ее закончит.
А по-поводу графоманства - вот его стихотворение, написанное в 1973 году - наверное только Эмма может знать почему он именно тогда его написал:
Когда-нибудь (хоть круть, хоть верть: ничто не вечно под луною)
Придет ко мне старуха-смерть и заберет меня с собою,
И я хотел бы, чтобы мне в печальный час хватило духу
Не заробеть, не побледнеть перед печальною старухой.
Хочу я, чтобы в этот час меня бы окружали внуки,
Чтоб у жены в последний раз поцеловать я мог бы руку,
И чтоб не похоронный марш, а краковяк мне вслед сыграли,
Чтобы сказали: этот ваш, покойник, был веселый парень!
И чтоб когда-нибудь, потом, на старой дружеской пирушке
Был стул свободен за столом и для меня стояла кружка.
Ну чтож, друзья, давайте пить и веселиться, словно черти,
Я с вами долго буду жить. Я буду жить и после смерти...
Феликс на поминках прочитал эти стихи, а потом сел за пианино и они спели две песни, написанные Фельдом для лагеря Полундра - собственно гимн, который так и называется Полундра и Тишина.
А умер он как и хотел в стихотворении - в окружении близких и руку жене поцеловал...
Фельдова могила находится в лесу на деревенском кладбище. недалеко от дома семьи Валюши, его младшей любимой дочери ( не знаю кто из близких не был его любимым). Пока она крайняя, а за ним березово-сосновый лес. Все как он любил, только речки не хватает
Теперь коммуна на небесах в полном сборе за нами присматривает.
Вечная память!
