Песни Александра Дулова

Как это часто бывает, Алёна начала, я продолжу. "Морозным огнем опаленны" и "Три сосны" в исполнении автора.

Музыка навеяла

Совершенно не знаешь где и когда нахлынут воспоминания, обрушатся и не дадут из-под них выбраться пока картинка не пройдет через сознание несколько раз. Таким толчком на этот раз послужил концерт памяти Александра Дулова в ЦДРИ. Я видела его живьем несколько раз в доме у Димы Хитарова - сначала при жизни Димы, а потом на поминальных встречах. И вот ЦДРИ, запущенный и обшарпанный большой зал, на сцене одетые по домашнему (за исключением поющих дам) Сергей Никитин и все, кого пригласили попеть дуловские песни. На большом экране -заднике сцены - слова песен, чтобы весь зал мог петь. Все выстроено так, чтобы погрузиться в песню и медитировать - каждый о своем, в своем мире и слияние этих миров создает хор. Когда пели "Три сосны" по-моему родилась какая-то еще, отдельно существующая субстанция, правящая и песней и душами, какой-то сплошной полет и слезы, которые не замечаешь.
Оказалось, что дуловских песен мы пели почти столько же, сколько Визбора, Окуджаву и Городницкого и каким-то чудом все они проникали к нам, несмотря на минимальное количество магнитофонов и полное отсутствие радио-и телевыступлений. Сарафанное радио в этой узкой прослойке ("Не так тесен мир, как узка прослойка" - процитировал кого-то неизвестного мне Андрюша Шильбах) работало бесперебойно и песни возникали совершенно случайно и приживались и мы их пели, пели... Ужасно скучаю по этим временам.
Больше всего пели со Смирновыми. Во-первых, потому что чаще встречались и практически ни одна встреча не обходилась без песен. Их тащили все - мама из института от геологов Барсуковых, Дмитриева, от мужа Нины Семеновны Классовой, работавшего на ЦТ - записи Галича. Очень хорошо помню вечер у Смирновых на Мосфильмовской, когда учили слова этих самых трех сосен и пели несколько раз подряд, чтобы все улеглось и мелодия и стихи так, как было хорошо всем. Как отец искал тональность, мать ворчала, что он опять играет только для себя, а тетя Наташа, гордо оглядываясь на дядю Лешу утверждала, что ей и так петь удобно. Слова этой песни принесла она и как я теперь понимаю, поскольку и Дима Хитаров и она работали в одном и том же ВИМСе, скорее всего после какого-то мероприятия где либо Дима эту песню пел, либо Дулов у них выстуупал. Ведь в эти самые 60-70-е годы все они пели по Дворцам культуры и все больше академических, отраслевых и учебных институтов. Записывали их концерты на катушечные магнитофоны без всякой специальной техники и часто было очень трудно распознать слова в общем фоне концерта. Помню как мы с Лешкой расшифровывали слова визборовской песни "Вставайте граф" и как переписывали "Оранжевого кота", которого я принесла из 652 школы. Очень хорошо помню как отец с Ленечкой Дмитриевым пели "Морозным огнем опаленны", когда Дмириевский баритон совершенно фантастически сплетался с отцовским тенором, несмотря на бешеный темп песни и не очень простой для пения текст.
Но все эти мои личные совершенно воспоминания не имело бы никакого смысла переносить в блог, если бы не такой факт - когда коммунары собирались вместе большую часть песен они все знали! Независимо от того, что мои разучили их в Москве, Фельд - в Дзержинске, тетя Зина - в Усть-Каменогорске, а Захаровы в своем таинственном Челябинске с соответствующим номером. Наверное это и была та самая субстанция, которую я "поймала" на дуловском концерте. То, что ощущал каждый в прошлой жизни и из чего черпал силы каждый день, дополнительно к семейной, рабочей, дружеской и всех тех вещественных и невещественных составляющих, которые как мне кажется уходят сегодня их жизни и которые будут ли у наших детей?

Н.А.Уров Жена удачно ловит щук, но едва не теряет сына

Из воспоминаний о поездке вокруг озера Зайсан

В Буране мы купили кое-что из продуктов и поехали к переправе, находившейся за селом. Переправа здесь осуществлялась с помощью самодельного парома, состоящего из двух небольших понтонов, скреплённых между собой дощатым настилом. На пароме могла поместиться одна грузовая или две легковые машины, а передвигался он по канату за счёт силы течения реки. То ли по случаю выходного, то ли здесь было так принято, но паром находился на другом берегу. Можно было бы сплавать за ним и перегнать на нашу сторону, но в это время на том берегу подъехала повозка, и паром оказался на нашем берегу.

Переправа была предназначена для перевозок грузовых машин, повозок, скота, но не для легковых машин. Чтобы добраться с одного берега на другой, перед переправой нужно было преодолеть полосу рыхлого песка шириной 150-200 метров. Двигаться можно было только по проложенной грузовиками колее, настолько глубокой, что нам пришлось срезать лопатами её среднюю выпуклую часть почти на всём протяжении и, конечно, толкать машины. Немало пришлось потрудиться над устройством въезда и съезда с парома, так как в ненагруженном состоянии он довольно высоко поднимался над берегом, а под тяжестью двух легковушек опустился так низко, что съехать с него без риска поломать машину было невозможно. С помощью брёвен и жердей, которыми, видимо, пользовались и до нас, мы соорудили въезд и съезд и благополучно перебрались на другой берег. Поскольку после переправы мы были сильно уставшими, и спешить было некуда, решили сделать остановку на левом берегу Чёрного Иртыша.

Подходящее место нашли в 5-6 километрах ниже по течению. Здесь на большом протяжении берег был чистым от деревьев, кустов и камышей, с пологим спуском к воде и песчаными отмелями – идеальное место для купания и забрасывания спиннинга. Здесь отличилась моя жена. Переправившись с сыном на небольшой, чуть высовывавшийся из воды, песчаный островок, она за короткое время поймала четыре щуки. Нам было интересно наблюдать с берега, как это происходило. Подтягивая и вытаскивая очередную щуку, она, захлёбываясь от восторга, громко кричала что-то вроде гей-гей, а вытащив рыбину на песок, устраивала вокруг ней что-то похожее на танец дикаря. Пытаясь вытащить блесну, она прижимала рыбину ногой или рукой, но быстро отскакивала в сторону, как только щука делала резкое движение, и так повторялось много раз. Такой же танец вокруг щуки выделывал и наш трёхлетний сын: когда щука затихала, он наклонялся к ней, чтобы лучше рассмотреть, а потом быстро отскакивал, пытаясь спрятаться за спину матери.

При возвращении жены и сына на берег произошёл редкий случай, который мог закончиться печально. Едва только они отплыли на двухместной резиновой лодке от островка, как в носовой части, где сидела жена, вырвало клапан, и она моментально оказалась в воде. Наполовину сдувшуюся лодку, в которой сидел сынишка, понесло течением. Жена успела за неё ухватиться и, подгребая одной рукой, подтянула лодку на отмель, откуда мы их забрали на другой лодке.

Удачная рыбалка жены раззадорила и меня. Я отошёл на метров на 100-200 к тихой спокойной заводи. За каких-нибудь семь-восемь забросов я вытащил столько же щук, сколько жена. До чего же много рыбы было в Чёрном Иртыше раньше!

Слева герои этого поста в другом месте и в другой компании

Ульбинский металлургический завод

Двадцать три года, с 1955 по 1978 гг, мои родители прожили в Усть-Каменогорске, работая на Ульбинском металлургическом заводе.Сегодня попался очерк В. Губарева о том, какую роль играл этот завод в атомном проекте СССР, чем живет УМЗ после распада СССР, и какое будущее ожидает завод в новых условиях.

"УЛЬБА": УРАН, БЕРИЛЛИЙ И ТАНТАЛ | №6, 2004 год | Журнал "Наука и жизнь"

Как всё поменялось! Я имела очень смутное представление о том, чем занимались родители. Уран и бериллий никогда не назывались, только "первый элемент" или "второй элемент", а сегодня, пожалуйста, фото с подписью "Один из участков цеха бериллиевого производства". Что осталось неизменным, так это страсть к рыбалке. Как раз сейчас перепечатываю воспоминания отца об одной поездке, одну главу непременно здесь опубликую

Продолжение Коммуны?

Когда Феликс Фельд позвонил мне и предложил встретиться в Москве: "Я буду в Москве на конференции и у меня будет свободно полдня в воскресенье!" я сразу поняла, что этим надо воспользоваться! Кто знает, как бы я воспользовалась таким предложением Феликса лет десять назад? Но нынешнее состояние целомудрия или мудрости или .... направило мои мысли совершенно в иное русло - нужно обязательно познакомить его с сестрами Уровыми. Надо сказать, что когда зимой в Москве были Юрка и Ия Захаровы такая мысль меня уже посещала, но были длинные новогодние праздники, мне совершенно не хотелось суетиться и когда в ответ на мое предложение Ольга сказала, что-то вроде: "Давай сейчас ты сама, а я как-нибудь в другой раз" я с ней тихо согласилась. В этот раз я не стала долго рассуждать, поймала ее по мобильному в момент приезда с дачи и сказала: "В Воскресенье Феликс Фельд будет в Москве и мы с ним к тебе приедем!" Как оказалось впоследствии она услышала слово Фельд и не обратила внимания на приставку Феликс и решила, что едет дядя Изя! И сказала: "Да, да, конечно!" Я пыталась поймать и детей Шкрабкиных, но тут мне не повезло - Катерина укатила в Питер, а Лешка гулял по Карелии. Когда в субботу вечером я вернулась с дачи и стала звонить Ольге, чтобы уточнить что принести к столу она при слове Феликс впала в ступор - просто от неожиданности. Поскольку была абсолютно уверена, что едет дядя Изя, о чем и сестре своей сообщила. Короче говоря менять никто ничего не стал и в воскресенье мы все к ней приехали: Марина Кошелева, урожденная Урова, Феликс и я. Причем мы с Феликсом встретились на автобусной остановке совершенно не сговариваясь! Ну и пришли. И выяснилось, что они действительно не встречались, во всяком случае в таком возрасте когда помнишь событие ты сам, а не то, что тебе о нем рассказали мама с папой. Было здорово! Возможно девчонки вначале и чувствовали какую-то неловкость, но она не была заметна. Мне казалось, что встретились давние хорошие друзья и славно проводят время. Феликс рассказал про свою конференцию, Маринка - про свой Бирюзовый дом, Ольга показала фотографии девчонок и внуков, и конечно Феликс показал нам свою Америку. Маринка уехала часа в четыре, а мы просидели втроем еще часа два и говорили обо всем, даже о том что случилось с Ильей. Мне казалось, что Феликс рассказывал об этой очень непростой ситуации совершенно откровенно, чувствуя, что здесь его правильно поймут. И конечно мы выпили за всех Коммунаров - и в память ушедших и за здравие живых, и за здоровье и счастье наших детей и внуков. И было чувство родства, которое берется из всей давней жизни Коммуны и теперь останется с нами. По-моему так. Ну и договорились, что постараемся видеться каждый раз, когда у Феликса будет образовываться такое временное окно. И никто не вспомнил, что существует на свете такая вещь как фотоаппарат, чтобы запечатлеть эпохальную встречу!

Гончарова продолжение

После окончания института она попала в ГИАП и всю жизнь проработала там, так или иначе участвуя в создании проектов предприятий азотной промышленности. Первые годы работы были связаны с Дзержинском, городом большой химии, от которой теперь почти ничего не осталось. Поэтому и с Фельдом и со Спектром она тесно общалась и по жизни и по работе. Характер у тети Гали всегда был заводной - случай на практике, который она мне рассказывала несколько раз иллюстрирует ее очень четко. Дело было в Сталиногорске под Тулой, где их группа неоргаников после четвертого курса была на практике. Почему мне думается что курс четвертый - мама там уже не фигурирует, поскольку перевелась на физхим. Жили они в заводском общежитии Сталиногорского химического комбината "Азот" человек по 6-8 в комнатах с общей кухней на этаже. Комбинат был огромным по тем временам, одним из флагманов большой химии, и практику на нем одновременно проходили студенты не только из Менделеевки, но и из химических вузов других городов. Днем на заводе, вечером - любые доступные молодым развлечения. Одним из любимых было кино. И привезли в этот самый Сталиногорск тогда "Бродягу" с Раджем Капуром. Конечно посмотреть хотелось всем и она на этом интересе народа и сыграла. Подобрала у кинотеатра использованные билеты, радостная примчалась в общежитие прямиком на кухню, где дежурные готовили обед, и говорит: "Ребята из (не помню какого Вуза) дали мне билеты на сегодняшний вечерний сеанс - они сами не могут пойти у них ночная смена!" Все обрадовались, никто ничего проверять не стал, а ночная смена дело обычное - студентов на практике зачастую ставили на рабочие места. К вечеру собрались в кино, почти вся гру4ппа, тетя Галя дошла с ними до кинотеатра, сунула в последний момент кому-то из девочек билеты, а сама бегом домой и не к себе, а в комнату мальчиков. Только успела прибежать и толком ничего не объяснила, как вернулись разъяренные девчонки, которым контролеры в кинотеатре сказали все, что о них думают. Когда они не обнаружили тети Гали в своей комнате пошли искать дальше по всем подряд и конечно быстро нашли. Она спряталась от них за спину отца, который отступал под натиском галдящих девушек, пытаясь вступить с ними в переговоры, уперся в свою кровать, на которую тут же залезла Гончарова и тут их обоих настигла жестокая месть - ведро воды, которое предназначалось тете Гале, а в результате попало на отца и его ни в чем не повинную постель. Зная ее теперь я прекрасно понимаю, что таких эпизодов была масса при ее склонности к розыгрышам и мистификациям. Другая история из ее жизни как она не вышла замуж. Семья в которой выросла тетя Галя была большая и часть ее жила в Ленинграде, там у нее была двоюродная сестра дети которой сейчас ее отслеживают и поддерживают несмотря на расстояния. Так вот, ехала она в Питер к родне и в дороге познакомилась с компанией молодых людей. Ну познакомились, поболтали и очень ей один из всех приглянулся. Выяснилось, что едут они тоже на побывку, а потом назад в Москву. Короче в Москву с этим понравившимся они ехали вместе и тут выяснилось, что учится он в духовной семинарии. Тетя Галя была в шоке не от того, что он верит в Бога - она сама была крещеной и как-то верующей, хотя В церковь в те времена может и не ходила. Но ей было совершенно непонятно как и почему в это самое трудное для страны послевоенное время, когда и голод и разруха и не пойми что молодой здоровый сильный человек занят таким нематериальным делом? И рассталась с ним навсегда, хотя и нравился он ей и замуж звал.
С отцом моим она спорила горячо и яростно на тему правы ли большевики. Пожалуй на моей памяти это единственный папин идейный противник из числа менделеевцев, хотя я подозреваю что не только она была не согласна с его верой в светлое коммунистическое будущее (см. воспоминания Фельда). В этих спорах она отстаивала ту свою жизнь, которой лишилась уехав по непрочному льду из родных мест, где был дом и достаток. А отец говорил об обществе равных возможностей - именно это он считал главным, как мне кажется, в коммунистической идее. Никогда не приходили они к общему знаменателю, что не мешало им дружить всю жизнь.
Тетя Галя была незаменимым маминым напарником при организации Дней Коммуны и 9 мая. Понятно, что народ знал куда и когда ехать. А вот чем кормить всю понаехавшую ораву расписывали как правило они. У каждой были коронные блюда: жареная индейка и печеные пироги-кулебяки с капустой у мамы и жареные пирожки со всевозможными начинками или индюшачьи котлеты с грибами у тети Гали. И еще она готовила бесподобные торты - многослойные бисквитные или песочные с немыслимым разнообразием пропиток. И вообще, как говаривал ее очень близкий человек, который был ее гражданским мужем на протяжении эдак 30 лет дядя Володя Дерюгин "Невкусно готовить она не умеет!" Истинная и святая правда.
Очень близкой ее подругой была тетя Сима Голубова, которая умерла от рака по-моему в восьмидесятые годы. Их так и считали всегда вместе - Симка с Галкой. И еще тетя Галя до сих пор держит связь с болгарами, от которых в живых осталась Люся, жена Георгия Гьочева и которой она звонит или 9 мая, когда все соберутся и говорят ей хоть по паре слов или в какой-нибудь день памяти.
Сейчас она все время грустит - самые близкие ушли, а те кто остались подчиняются в этой жизни по большей части не желаниям своим, а состояниям здоровья. Привыкнув всю жизнь пахать - я не преувеличиваю, поскольку за три недели на даче в эту жару она у меня пол-участка лесного в порядок привела - она тоскует по ушедшей силе и главное желанию что-то делать. Вроде и можно, а не хочется. Не помню кто говорил о том, что это очень паршиво - мочь и не хотеть.
Но мне не хочется завершать этот отрывок так грустно, поскольку в ушах я слышу ее крик:"Изька, заткнись! Не ори! Дай другим сказать!" и как правило он ее слушался.

Гончарова

Слово Бутаково у меня до сих пор ассоциируется с празднованием Дня Победы, поскольку именно там собирались папины друзья фронтовики-менделеевцы, чтобы провести этот день вместе. Это деревня, которая вошла в состав Химок совершенно обычным для советских времен образом - старые деревенские дома снесли, на их месте построили новые каменные многоэтажные, а от самой деревни в лучшем случае осталось название - как Черемушки или Коньково. Но с Бутаково и этого не случилось - снесли и все. Но в те времена когда там жила тетя Галя Гончарова, а это с до войны до середины восьмидесятых, это была деревенька на краю химкинского залива через который стоит мост в Москву. Возле их дома был яблоневый сад, немного кустов смородины и крыжовника (там я впервые услышала о Черном Негусе)и наверное огород, которого я уже не застала, поскольку более или менее отчетливо помню это место с начала семидесятых годов. Тетя Гала жила в этом самом деревенском доме пока его не снесли, хотя в начале семидесятых купила себе однокомнатную кооперативную квартиру в Выхино и таким образом получила московскую прописку. В Бутаково была прописана какая-то пожилая родственница или знакомая, которая - вот незадача! - умерла как раз тогда, когда деревню ломали. Подстраховочного варианта никакого никто не продумал и никакой компенсации за снесенный родительский дом тетя Галя не получила.
Но в те времена, когда она там жила мне казалось, что кто-то у нее все время поживает - то родственники, то знакомые, то знакомые знакомых. После смерти мамы она осталась одна - у брата была своя семья, которая с ней не всегда дружила, а собственное семьи у нее не было. В институтские времена этот деревенский дом, так же как и дома тети Шуры Пивушковой и родителей тети Иры Мордановой, были для всех и коммунаров и примкнувших к ним и одногруппникам родителей и тети Гали был своим. Во всяком случае видя как по-хозяйски они себя ведут там в семидесятые годы было ясно, что все знают где что стоит и лежит, что можно трогать и куда нельзя ходить. Дом, а вернее полдома, которые принадлежали Гончаровой, был одноэтажным, с небольшой верандой - разувалкой - в теплое время обувь оставляли там. Комнат по-моему было две и кухня. В доме было паровое отопление от котла вмазанного в печку, а готовили наверное на газу. При этом все удобства были во дворе. Яблони в саду были огромные и всегда с яблоками, а вот цветов совершенно не помню. Тетя Галя запомнилась мне тогда почти такой же громкой как два дяди Изи. Во всяком случае спорила она всегда отчаянно и мнение свое доказывала не стесняясь в выражениях. Правда в нынешнее время это означает совсем не то, что тогда. Тогда это значило, что она могла назвать упрямым дураком, например, и отца и Войтехова и Родионова - друзей по курсу, которые были существенно старше и прошли войну. Ненормативную лексику они не использовали - я не помню ни одного матерного слова за все мои годы знакомства с друзьями мамы и папы, даже случайно подслушанного из их уст. Это не значит, что они их не знали - но не употребляли, как-то обходились без них.
Тетя Галя родилась в деревне где-то в рязанской области на реке Мокша в семье скорее всего середняка, поскольку в Москву они бежали когда ей было года 3-4, т.е. в 1928-29 годах, когда от кулаков уже ничего не осталось и взялись за середняка. Она рассказывала несколько раз как зимой на санях они переправлялись через эту самую Мокшу и то ли лед еще не встал, то ли была сильная оттепель и кое-где образовались полыньи, но сани начали проваливаться и каким-то чудом они выбрались на берег. Из имущества - только то, что в сани влезло. Ехали к брату отца, который несколькими годами раньше уехал в город. Где работал не помню, но приют найти могли. Так и поселились ее родители с ней и братом в Бутаково и работали потом уже в Москве. В эвакуацию они не ездили, а немцы до них чуть-чуть не дошли. Но все "прелести" войны - обстрелы и бомбежки, голод и холод она прочувствовала по полной программе. В 1944 году она поступила в авиационный институт и даже проучилась там два курса, а потом почему-то бросила и пошла в Менделеевку. Вот здесь-то и началась их дружба с мамой и папой и всеми остальными.
Продолжение следует

ВСТРЕЧА ДЕТЕЙ КОММУНЫ

  3-го октября сего года произошло событие в масштабах Коммуны историческое – собрались и провели чуть ли не целый день вместе Ольга Смирнова, Марина Кошелева, Алена Строганова и Феликс Фельд-младший. Вполне зрелые и занятые люди, живущие в разных концах Москвы (а Феликс – так и вообще в другом полушарии Земли), нашли нужным и возможным съехаться вместе и пообщаться. Что соединяет этих людей? Все они дети коммунаров, и уже тем интересны друг другу. Прав был наш Президент, когда сказал, что Коммуна будет жить и тогда, самих коммунаров на земле не останется. Похоже его пророчество сбывается. Я считаю, что это событие настолько важно, что Алена или Ольга должны представить читателям блога «Коммунары» подробный отчет об этой встрече.  
  Всех целую.
  Фельд-старший

Строгановы Фотоальбом 1963 г

Это первая страница фотоальбома, об истории создания которого расскажет Алёна, я надеюсь.
Фотоальбом можно посмотреть как слайдшоу или скачать файл в формате PDF и рассматривать его на компьютере. Последнее на мой взгляд интересней всего, как будто перелистываешь страницы настоящего альбома.
Ну а ниже - уменьшенные копии страниц.

Вот и лето прошло

Лето прошло и его жара до сих пор не дает мозгам собраться и начать осмысленные действия. Я это чувствую по всему и прежде всего по полному отсутствию желаний работать головой. К сожалению за лето ничего не изменилось на блоге - все мои призывы к детям Коммуны до них не доходят и никто палочку эстафетную в руки не берет, а жаль!
Наши родители так себя не вели!
Этим летом у меня на даче почти месяц жила тетя Галя Гончарова. Я случайно застала ее в Москве в один из приездов по работе. Жара еще только начиналась и она очень легко согласилась поехать -на пару дней как обычно. Но тут-то оно все и началось - в тени за 30, в Москве - смог и я ей сказала, что пока это безобразие не кончится - никуда не пущу. К моей радости она не сопротивлялась как это ей свойственно, а осталась у нас.
Было очень интересно наблюдать ее с Сашкой - разговор двух поколений, разделенных восемьюдесятью годами!
Тетя Галя один из самых верных друзей Коммуны, как писал об этом Фельд и право стоит отдельного слова. Пожалуй следующая глава и будет о ней.
А пока - всем здравствуйте!

Горячее лето

Как ни крути и не печалься, но ничего не выходит - лето берет свое. Это я к тому, что через неделю ухожу в отпуск и мое общение с интернетом станет до конца августа спорадически-фрагментарным. Поэтому на прощанье и для затравки для других детей Коммуны - чуть-чуть воспоминаний на тему "Лето детства"
Для наших родителей - Коммунаров лето было порой отпусков - ну чаще всего. Я-то сужу по маме с папой. Отец, будучи преподавателем, отдыхал июль-август, а мама то июль, то август по мере надобности. Опять же из личного опыта - всегда куда-нибудь ездили. Особенно когда переехали в Москву и Ирка доросла до возраста путешествий. Эти два события совпали и первую дальнюю поездку в Феодосию в 1959 году помню очень хорошо. Наверное все годы до этого сидели дома в Ухтомке, там природы, зеленых ягод белой смородины, любимой боярки (в смысле дерева боярышника, на котором не помню колючек и вкус свежих ягод, пока они еще не стали ватными и не мешает наслаждаться жесткая основа), на которую обожали залезать - было навалом. С купанием было хуже. Косинские озера, на которые ходили пешком километров 5 или 7, запомнились ка что-то холодное, с высокой травой по берегам, частично утрамбованной загорающими телами и не очень хорошим сходом с берега в воду. Словом в те годы купание меня не очаровало. Первая поездка на море - ожидание чуда. Мама шьет по ночам сарафаны и рубашки с длинными рукавами, покупаем все для плавания - шапочки, купальники (ну это маме, нам тогда и трусов хватало и их тоже сшили), полотенца и наверное много еще чего я не помню. Никаких брюк и шорт - если посмотреть на фотографии тех времен в России брюки еще носили не все дамы и не всегда. Допускались как спортивная одежда и все.
И вот мы едем. В плацкарте до Феодосии, две полки на четверых - мне 6 лет, Ирке - 3,5, в поезде жарко, детей много, но скандалов и капризов не помню - может и были, но все затмевала новизна впечатлений. Шатающийся и подскакивающий на рельсах вагон, огромное разнообразие пейзажей за окном, совершенно новая и невиданная конструкция туалета с педалью, открывающей путь вниз на мелькающую землю и мысль о количестве этого самого спускаемого на путях. Умывальник, действие которого можно понять только с помощью взрослых, чай в тонких стаканах с подстаканниками и ночная тишина вагона, в котором все спят. И поездка на пароме, которой я страшно боялась, поскольку конечно кто-то в вагоне рассказывал страшилки как с него смывает машины и даже целые поезда, и которую успешно проспала.
А потом Феодосия, которая сначала разочаровала - по сравнению с Москвой что за город? Что-то не очень большое, вроде знакомой Ухтомки, тем более что нам сняли комнату в одноэтажной части города, в доме с садом. Потом дорога к морю, которая оказалась неблизкой и тогда город таки оказался городом. Потом музей Айвазовского и мне кажется, что "Девятый вал" я помню оттуда, а не из школьных учебников. Потом порт. Старый Крым и Коктебель. И море, море, море... Плавать я тогда практически не умела - так по чуть-чуть и нос обгорел до корки, сдирая которую я заработала примету на всю жизнь - белую полоску поперек носа недалеко от кончика. Этакое детское волшебство, которое теперь кажется еще волшебней, чем тогда. Из этой поездки Иркины:"шолнышко и шавочек шелтенький", песни, которые пели гуляя по улицам вечернего города вместе со Смирновыми. Тогда маме было столько же, сколько сейчас Антонине и была она прекрасна. И отцовские медведи и замки, которые он делал из ракушечника на пляже и вокруг него собиралась толпа ребятишек - посмотреть как он это ваяет. И брошка-камея Лешкиной бабушки Юлии Владимировны - такого я до нее никогда не видела. Сколько всяких воспоминаний об этой первой поездке далеко далеко на море. И еще можно навспоминать, но это уже потом, в конце августа...
А сейчас - всем пока. И пишите же наконец хоть кто-нибудь!
Всех целую!

И еще о статистике

Не нравятся мне слова Фельда о том, что у него нет времени, поскольку намекают они на не слишком хорошее его самочувствие. Или я, дай Бог ошибаюсь?
А о статистике я заговорила совсем не с проста. Когда пишем тексты о событиях - встречи, песни, разговоры - подразумеваем участников, поскольку помним кто именно тогда присутствовал и они неявно здесь с нами подсказывают или наоборот мешают вспомнить о чем-то более подробно. Я несколько раз ловила себя на мысли, что выбираю слова - как бы точнее написать о том что было и никого невольно не обидеть. Поэтому такие сведения - кто - где - когда - они полезны для полноты картины.
По поводу погоды не могу с Фельдом не согласиться - в моих воспоминаниях дни Коммуны связаны с солнцем и теплом. Только один раз был холод, дождь и жуткий ветер - в 1997 г когда мы собирались у нас на даче первый раз без мамы с папой. Мы тогда сидели на веранде и на улицу практически и не выходили. "Природа плачет - говорил Фельд.
Количество детей и внуков в тот день о котором говорит Фельд было больше, поскольку если были Алеша с Катей, то как минимум могли быть еще и Вовка и Аркашей-младшим, а может и Татьяна - это бы проверить.
А вот первые внуки были у тети Зины - сначала Маринкина Сашенька, потом Ольгина Анюта, а уж после них наша Тошка и захаровский Юрка. Урожайное было время! И первые правнуки естественно тоже были у нее. Это сейчас уже бабушки Марина, Ольга и я, а дедушки - Лешка Шкрабкин и Юрка Захаров. вот такие вот- девочки-бабушки!
По поводу химиков - детей химиков на самом деле хоть и немного, но было - мы с Ольгой и Володей Васильевым - менделеевцы, Маринка закончила институт Стали и сплавов, но специальность я не помню. А дальше - тишина, все остальные дети Коммуны химического пути избежали. Наша Ириша хоть и работала в разных институтах полухимического профиля химиком не была, сейчас отдыхает в ожидании пенсии. Катя Гречушкина (Шкрабкина) - юрист, Алешка - закончил МАМИ при ЗИЛе, сейчас и автомеханик в свободном полете и альпинист и путешественник. Захаровы - Юрка - морской волк - гидрометиоролог на суше, Наташка - учитель русского языка на Украине, Мишка - по-моему закончил Уральский политех. Саша Уров - преподаватель английского языка в МГУ (факультет не помню, Ольга исправит). Кем был Андрюша Васильев не помню, точно технарь, но какой? Младшие Фельды - Феликс физик, Нижегородский университет, а теперь эксплуатирует свои мозги в далеких Штатах, а что заканчивала Валюша я и не знаю, поскольку зарабатывает на жизнь она совсем не легким делом скорняжным (или это тоже устаревшая информация?). Единственный ребенок о роде занятий которого я не знаю - Боря Спектор.
А среди внуков химик только моя Тошка, да и то бывший, поскольку ныне - патентовед.
Вот такая получается статистика

КАСАТЕЛЬНО «ПИОНЕРСКОГО ЗАДАНИЯ» АЛЕНЫ

  Конечно, я мог бы раскопать такую статистику. Протоколы Дней Коммуны велись где-то с 15 Дня и до 55 Дня включительно. Сначала это были записи на бумаге, потом – на магнитофоне и, наконец, на телекамеру. Материал, стало быть, обширный и способный ответить на поставленные вопросы. Но… нужно ли этим заниматься?
  Во-первых, наша коммунарская дружба не влезает ни в какую статистику. Во-вторых, отыскание всех этих материалов, работа с ними отнимет у меня уйму времени, которого у меня остается все меньше и меньше. В-третьих, я не вижу, что такая статистика даст пользователю блога «КОММУНАРЫ» дополнительно к тому, что он уже знает о коммунарах.
  Впрочем, в общем виде, без научной строгости я могу ответить не некоторые вопросы»
1. Сколько было солнечных дней и сколько дождливых на Днях Коммуны? В общем виде можно уверенно сказать, что практически всегда погода на Дне Коммуны была прекрасной, даже тогда когда шел дождь. Но все же дождливых Дней Коммуны можно сосчитать на пальцах – 3-4, не более. У меня на работе, когда третья декада мая случалась холодной и дождливой, коллеги даже говорили: «Вот к субботе Исаак Борисович уедет на свое сборище, и погода будет великолепной». Бывало даже так: с утра сядешь в поезд в проливной дождь, каковой не кончается до самого Орехова или Фрязино. Но подъезжаешь к Москве, небо очищается, и въезжаешь в столицу под жарким солнцем.
2. Рекорды многочисленности или, напротив малочисленности народа. Конечно, точных данных привести не могу, но твердо могу утверждать, что самые массовые сборища проходили в Домодедове. На 10-м Дне Коммуны было не менее 35-ти человек. И это не единственный случай. Самые немноголюдные наши съезды проходили в первые годы наших встреч. Собирались мы тогда в тесных московских жилищах наших коммунаров-москвичей, когда к тому же Зина, Ира и Юра не могли присутствовать, так что число пирующих не достигало и десяти.
3. Чтобы количество детей (и внуков), присутствующих на Дне Коммуны, превысило число коммунаров – такого не припомню. Впрочем, давайте посмотрим на на 52-й День Коммуны (в Домодедове). Из коммунаров присутствовали: Майя, Зина, Ира, Спектор и Фельд – всего 5 человек. А детей и внуков? Катя, Алеша, Алена, Валя Свечникова (Фельдштейн), ее сын Миша и внук Майи (забыл имя) – 6 человек. Так что такой вариант имел место быть. Однако, если добавить таких «довесков», как Галя Гончарова и Аркадий Шкрабкин (которых отделить от коммунаров нет никакой возможности), то опять не получается, чтобы чада наши забили нас числом.
4. Кто есть первый внук нашей Коммуны – твердо не скажу. Кандидатов двое: Сашка Кошелева (дочка Марины Уровой), внучка Зины и Аленина Тоня. Кто из них первее, не скажу, но точно знаю, что первым представителем третьего поколения была Сашка Кошелева. Ей было годика два или три, когда Зина с Колей привезли ее на День Коммуны в Домодедово. Эта внучка нас так поразила, что решением Коммуны, зафиксированное протоколом, Сашку единогласно избрали почетным президентом коммуны. Она нам еще тем дорога, что несет имя тети Шуры. Между прочим, Саша единственный представитель третьего поколения, с которым (которой?) меня связывает крепкая дружба и взаимная приязнь. 
5. Есть ли среди внуков химики? Твердо не скажу, но, похоже, бог миловал.
  Не знаю, насколько я удовлетворил любознательность Алены, но более точными изысканиями заниматься не охота, да и не досуг.

  И. Фельд

Пионерское поручение Фельду

Прочитала я отчет об этом грустном дне Коммуны и подумала, а ведь только у Фельда есть информация о том как проходили все дни Коммуны и он может сделать такую статистику - сколько было солнечных, сколько дождливых дней Коммуны - и стане ясно, что погода никогда ни на что не влияла. Когда были рекорды максимального присутствия народа и когда наоборот круг был совсем узок, когда число присутствующих детей сравнялось с числом коммунаров и как оно соотносится с общим количеством детей Коммуны. Когда и у кого появились первые внуки и стал ли кто-нибудь из детей и внуков химиком? Ну и наверное можно еще что-то оттуда выудить? Вот такие мысли я думаю и пишу отчет о конференции на Крите - это оттуда - сколько кого и зачем было. А может и не надо? На усмотрение Фельда

59-Й ДЕНЬ КОММУНЫ

  Алена совершенно точно предвидела, как мы проведем этот грустный 59-й День Коммуны. С утра 29 мая я начал звонить Гале Гончаровой – самому преданному довеску Коммуны. Трудно назвать человека помимо Гали, кто бы так же истово, без всяких-яких праздновал вместе с коммунарами этот день. Разве что Сима Голубова да Юра Коган, пока они присутствовали на этой планете. Поэтому я начал с Гали, но эта шлендра вечно где-то шастает, и мне редко удается до нее дозвониться.
  Ну, ладно! Переключился на Майю. Звоню на домашний – тишина. Звоню на мобильный – ни звука. Звоню Кате – не отвечает. Стало совсем грустно. Все-таки в половине двенадцатого снова набрал Катин мобильник, и он отозвался.
- Катя, дорогая! Привет! Это дядя Фельд из Дзержинска. Где мама?
- Ай, дядя Изя! Как я рада Вас слышать! Мама здесь, рядом со мной. Мы сейчас сидим в электричке и едем в Домодедово.
- Ну, так давай мне скорей Майю.
  Ну поздравились мы. Особо я ее поздравил с наступающим днем рождения (страшно подумать, какой по счету это Майин день рождения). Что-то мне в голосе Майи не понравилось. Был он какой-то заторможенный и несколько отчужденный. Но, в общем, поговорили душевно.
  После разговора с Майей с приподнятым настроением начал готовить коммунарский закусон. Приготовил. Налил рюмаху. Начал звонить Спектору – не отзывается. Звоню, звоню – безрезультатно. А мне по врачебным предписаниям пора уже есть. Ну, первую опрокинул за 59-й День Коммуны и за здоровье Майи и Изи. Налил еще одну и выпил (без всякого, разумеется, врачебного предписания) за светлую память Жени Строганова, Нины Петровой, Юры Захарова, Влада Худзика, Иры Мордановой и Зины Пивушковой. Всплакнул.
  Прилег отдохнуть, а тут звонит Спектор.
- Я сейчас занят, выпить с тобой не могу. Под вечер позвоню, и мы с той чокнемся.
  Вечером, в девятом часу звонит (а я уже после ужина), явно пьяненький:
- Фельд, я тут у соседа праздновал его семидесятипятилетие, пришел поддатый. Словом, наливай.
  Ну, значит, налил я, чокнулись, пожелали друг другу всего наилучшего и – все.
  А 30 мая под вечер позвонила Галя Гончарова. Оказывается, никакая она не шлендра. Она всю прошлую неделю хворала, из дому не выходила, а тут как раз и вышла в магазин.
Ну, опять-таки поздравились, взаимно пожелались, виртуально поцеловались и виртуально же расстались. Так закончился 59-й наш священный коммунарский праздник. 
  Друзья мои! Умоляю – живите подольше. А Алене спасибо: она хорошо нас знает и сквозь огромные пространства видит, как мы наперекор всему продолжаем следовать завету нашего Президента. Алена вообще на 100 % наш человек.

  Фельд.

Коммунаров, их детей, внуков и довесков сердечно поздравляю с 59-м Днем Коммуны и желаю всем счастья, успехов, доброго здоровья и хорошего аппетита. Слава Коммуне!

  Фельд

29 мая 2010 г. Дзержинск 

День Коммуны

С приметами времени наверное разбираться будем после лета - Ольга уехала на дачу, а без ее моральной поддержки у меня ничего не пишется - все остальные если и читают - молчат, а диалог с самим собой - занятие которым долго увлекаться не стоит. Поэтому сегодня совсем о другом.
Грядут последние выходные мая, а значит День Коммуны. К сожалению уже не первый год они не соберутся - каждый из живущих ныне коммунаров будет в кругу своих близких его отмечать. Я знаю, что Фельд нальет рюмку и позвонит Спектору, даже если тот будет на даче и они выпьют через разделяющие их версты за здравие живых и в память ушедших. Я знаю, что Спектор (а может и сам Фельд) позвонит тете Майе и поздравит ее 30 мая с днем рождения от них с Фельдом... Дальше - тишина
А я, сидя на даче без детей и внуков налью себе что-нибудь покрепче и тоже выпью - за все сразу. За них, раскиданных по своим домам любимых дядь Изь и тетю Майю, за всех примкнувших к ним родных и друзей, за довесков коммуны и детей коммуны. Что-то грустно мне накануне этого дня без вас без всех

Всем, кто меня потерял.
Я уехала на дачу на всё лето, интернет здесь так себе, поэтому могу только читать сообщения а электронной почте. Всё что появляется в блоге, читаю там. Так что я не пропала, я с вами.

Девочки-бабушки

Просмотрела сегодня последние записи - что-то мы опять застряли... Весна? Дача? Внуки?
На фотографиях с мамой и папой - девочка, на персональной странице блога - бабушка, а между ними лет 50 - целая жизнь. Как-то это не очень в голове укладывается. Когда пронеслась?
Собственно тема которую хочу сейчас начать маячила у меня в голове давно, но никак не могла до конца оформиться. Толчком послужила заметка в "Огоньке" о Владивостоке и полном отсутствии в тамошнем музее города экспонатов советской эпохи. 19 век есть, а 20 как бы и не было? Мы стараемся написать о Коммунарах не вдаваясь в детали быта и окружающей обстановки, а ведь приметами эпохи являются не только люди (хотя я считаю, что главное все-таки они), но и еда, одежда, погода, надписи на заборах, партсобрания с решениями таких вопросов, которые теперешние молодые и обсуждать бы не стали. Собственно то, в чем мы попадаем на белее твердую почву, чем когда пишем о событиях и отношениях, зафиксированных детским умом. Хотя когда я смотрю на себя маленькую с мамой и папой понимаю, что моя жизнь рядом с ними была окрашена в яркие и светлые тона и многие гадости сквозь эту защиту не могли пробиться. Как живя рядом с ними я могла не доверять окружающим? или не любить ближнего? или ставить личное выше общественного? или не считать, что отвечаю за все - как они?
Совершенно не помню обстановку нашей 10-метровой комнаты в Ухтомке - скорее всего кроме кроватей и стола там ничего не было. Где стояла посуда- может быть на крошечной общей кухне с двумя керогазами. А вещи куда складывали - все-таки с бабой Маней нас было шесть человек! Как умыла Ирку с мылом и она орала на весь двор (мне - года 4, ей соответственно 1,5) поскольку умывальник во дворе, а баба Маня кричала на меня, а я больше всего боялась, что из-за меня сестра ослепнет. А еще замечательная примета той эпохи - лифчик. Это была такая короткая майка с резинками, к которым пристегивали чулки. Их носили и мальчики и девочки садовского возраста, да и в начальной школе тоже. Мама шила нам с Иркой теплые из байки в каких-то немыслимо ярких огурцах. Когда она успевала еще и шить? Откуда в Ухтомке была швейная машинка - у тетушек скорее всего, а вот у тети Веры или тети Тоси? Вот тебе и приметы времени - убегают, поди догони...

просто информация

Дядя Изя! Спасибо!!!
Я уезжаю на неделю в командировку и появлюсь после 10 мая.
А вы - всегда неунывающий Фельд, несмотря ни на что!

ГЛУБИННЫЕ ПРИЧИНЫ НЕПРЕРЕКАЕМОГО АВТОРИТЕТА СТРОГАНОВА
(И.Фельд. Продолжение записок. 1 мая 2010 г.)

  Алена все время удачно подкидывает информацию для размышления. Вот и в записках от 17 апреля она ставит вопрос о причинах столь высокого и непререкаемого авторитета Жени Строганова в любом человеческом окружении, с которым приходилось ему сообщаться. Я тоже очень много и издавна размышлял об этом феномене Евгения Федоровича. Его нравственное влияние на соприкасающимся с ним человека было огромным. Я могу смело утверждать, что только три человека в моей жизни сформировали меня таким, какой я есть. Это, во-первых, мой дед Вольф Фельдштейн, который научил меня размышлять и ничего не брать на веру. Это, во-вторых, Женя Строганов, научил нас всех быть самими собой и делать то, что должно. И это, в третьих, Татьяна Васильевна Кроткова, которая призвала меня своей жизнью к познанию жизни и культуры и щедро делиться с людьми этими знаниями. 
  Так в чем же причина столь высокого авторитета Строганова?
  Во-первых, он был стопроцентно настоящий, подлинный, столь же подлинный, каким бывает подлинным золото 99-й пробы. Это полное отсутствие фальши, щербинки в его личности рождало к нему полное доверие, даже в том случае, когда ваши взгляды на некоторые вещи не совпадали.
  Во-вторых, в нем было море обаяния, от которого невозможно было отделаться (да и не хотелось). Кроме того, у него был совершенно удивительный, очень доброжелатьельный, очень мягкий, с легкой картавинкой говор. Сегодня о нем сказали бы, что у него была харизма. В любой компании через несколько минут общения Женя становился центром притяжения. Я помню, он с Ниной приехал на мою с Эммой свадьбу, и сразу же после двух-трех стопок гости перестали обращать внимание на молодых и сгрудились вокруг Жени с его гитарой и его песнями. В политике такие качества открывают все двери к стремительной карьере, но Женя не был политиком, и карьера его не интересовала. Его интересовали люди и сама сущность жизни.
  В-третьих, все, что он делал, он делал лучше, чем кто-либо другой в его окружении. Всегда и во всем хотелось ему подражать.
  Наконец, я не встречал человека, более надежного, чем Евгений Федорович. А ведь именно надежность есть высшая ценность в горах, в дружбе, в семье, в гражданстве.
  Таким образом, феномен Строганова – не совсем феномен. Просто черты его характера делали его незаменимым вожаком в любом деле и в любом человеческом коллективе. Его нет вот уж 14 лет. Я сам уже далеко не «Изя маленкий». Но как часто мне не хватает его присутствия на этой земле. Бывают талантливые химики, талантливые, писатели, талантливые спортсмены. Женя был ТАЛАНТЛИВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ, а это очень большая редкость. Ну, прямо, как самородок золота 99-й пробы. И счастлив тот, кому посчастливилось встретиться с таким самородком.

Наш ответ Фельду

Оказывается истину установить так непросто!
Мне казалось, что дядя Изя - летописец от рождения и все у него на карандаше, а оказывается, что никто толком никаких летописей Коммуны и не вел! Оно и понятно, Кто ж тогда думал, что дети и внуки должны получить информацию из первых рук? О смерти и том, что останется после мысли приходят у людей не в молодости и это нормально. Дети и внуки любят своих близких независимо от места работы и должности, вот ведь какая штука!
Отец защищал диссертацию раньше всех просто потому, что остался в очной аспирантуре, был уже достаточно взрослым и руководителем его работы был профессор В.В. Тарасов. Он занимался, в числе и других работ, исследованиями структуры стекол методом низкотемпературной теплоемкости. А тема работы отца - по структуре фосфатных стекол. А тема моей диссертации по кафедре стекла - кальцийфосфатные стеклокристаллические материалы. Вот и выводи тут генетическую предрасположенность к наукам о стекле или к чему хочешь! А мама действительно попала в Академию наук и проработала в своем любимом ГЕОХИ им. Вернадского с 1951 по 1996, никуда не отлучаясь. Впрочем об этом я писала раньше.
Все бы дети Коммуны уточнили что могут!

ГДЕ РАБОТАЛИ КОММУНАРЫ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ИНСТИТУТА

(И. Фельд, продолжение записок. 21 апреля 2010 г.)

  Материал Алены, размещенный в «КОММУНАРАХ» 12 апреля, принуждает меня внести ясность в вопрос о том, как сложилась профессиональная судьба коммунаров и их менделеевских друзей в постинститутские годы. У Алены в записке много тумана, неясностей и просто сведений не соответствующих реальности. Мы, действительно, встречаясь, практически никогда не говорили о профессиональных делах. Темами наших бесед были дела семейные, политические споры, разговоры об искусстве. Словом, мы обсуждали жизнь во всех ее проявлениях. Мы сами не всегда совершенно ясно представляли себе, чем конкретно занимается наш друг-коммунар или друг-менделеевец. Не мудрено, что из этих обрывков наши дети, даже такие умные и преданные нам, как, Алена, не смогли уяснить себе, чем занимаются их любимые дяди и тети. Но теперь все же ясность надо внести – для потомков. Итак – по порядку.
Евгений Федорович Строганов. Женя ни одного дня не проработал химиком. Его оставили в институте при кафедре физики. Очень вскоре он защитил кандидатскую (первы среди коммунаров) диссертацию – что-то тоже из физики. Мне известно, что он был любимцем студентов и – в особенности – студенток, о чем неоднократно при мне полушутливо-полусерьезно сетовала Нина. Кроме своего основного занятия Женя много времени отдавал общественной работе (впрочем, оплачиваемой) в ВХО им. Менделеева, во Всесоюзной аттестационной комиссии (ВАК) и в Комитете по Государственным и Ленинским премиям. Круг его знакомств был весьма обширен, и многие из этих знакомых были людьми очень высокого ранга. Любой другой мог бы на таком месте сделать большую карьеру, но Женя не был карьерным человеком. Он трудился до самой гибели происшедшей накануне его 80-летия. Его интеллект и необыкновенное обаяние не изменили ему до конца.
Нина Степановна Петрова (Строганова). Не знаю, куда она попала сразу по окончании Менделеевки, но, сколько я ее помню, она работала в АН СССР, в институте редких земель. Судя по всему, специалистом она была высокого класса, ибо именно ей и ее группе было поручено исследование химического состав лунного грунта, доставленного на Землю системой «Луна-16». Я всегда гордился этим фактом ее профессиональной биографии и тем, что такого класса специалист является моим близким другом. Темой ее кандидатской диссертации тоже было что-то по редким землям. Уважение к ней и Жене Строганову особенно четко проявилось во время их похорон.
Майя Михайловна Хващевская (Шкрапкина). Опять-таки не знаю куда устроилась Майя сразу после окончания института, но уже в начале 60-х годов она работает в лаборатории экспериментального завода ГосНИИхлорпроекта, где директорствовал Толя Войтехов. Там же по хлорной тематике Майя защитила кандидатскую диссертацию.
Ираида Федоровна Морданова (Васильева). Ира не работала в Глазове. Она с самого начала была направлена на комбинат «Маяк», который находится в Челябинской области не далеко от нынешнего города Снежинска. Там Ира занималась технологией концентрирования урана из урановых руд. На этом предприятии произошла (задолго до Чернобыля) крупнейшая катастрофа, радиационные последствия которой не ликвидированы до сих пор. Ира никогда об этой катастрофе не рассказывала, но мне о ней поведал другой менделеевец, которого я случайно в 1959 году повстречал в Сочи. Вскоре после катастрофы (уж не ведаю, в связи ли с ней, или по другой причине) Ира покидает Урал и возвращается в родные пенаты. Далее у Алены все правильно – Ира в Загорске занималась взрывчаткой.
Зинаида Ивановна Пивушкова (Урова). Вот Зина, в самом деле, попала в Глазов и занималась примерно тем же, что и Ира на «Маяке». Тут она очень оперативно выскочила замуж за своего начальника – очень серьезного и сурового Николая Урова. Точно не помню года, но, возможно, это были тоже 60-е годы, когда Колю Урова направляют на аналогичный комбинат в Усть-Каменногорск (Казахстан). Здесь ли, в Глазове ли еще Зина заболевает профессиональной болезнью «берюлёз» и лечилась от нее всю жизнь. На наших съездах Зину укладывали на ночь поближе к открытому окну, чтобы ей легче дышалось. Диссертацию Зина защитила в Усть-Каменногорске. Это было нечто специфическое, о чем не принято было распространяться. В Усть-Каменногорске Уровы прожили очень долго, кажется, до Колиной пенсии (он был здорово старше Зины). Во всяком случае, я помню, что их переезд в Подмосковье состоялся во времена, когда у Маринки уже появилась маленькая Сашка. Она, кстати, была первой нашей внучкой, посетившей День Коммуны. Было это в Домодедове. Тогда же Сашку (правнучку тети Шуры) обозвали новой тетей Шурой и присвоили ей звание Почетного Президента Коммуны (имеется протокол). Где работала Зина после переезда в Наро-Фоминск, я не знаю. Об этом, вероятно, лучше осведомлена Ольга.
Исаак Эльевич Спектор. Он никогда не работал в ГИАПе. Спектор с самого начала работал с хлором. Он, кстати, выпускался с кафедры электрохимии. Итак, по окончанию института Изю направляют в Дзержинск на «Заводстрой» - ныне «Капролактам». Очень быстро он вырастает до начальника цеха. В конце 50-х гг. он неудачно женится на москвичке – отпетой мещанке. Дзержинск ей представляется дырой, и она пилит Спектора, побуждая его переехать в Москву. Изя этого не хотел – в Дзержинске у него была прекрасная карьерная перспектива. Но жена пилила, а тут подвернулся Толя Войтехов и предложил ему место главного инженера экспериментального завода ГосНИИхлорпроекта, где сам Толя был директором. Там же, кстати, работала и Майя. И в 1962 году Спектор переехал в Москву. Потом (не помню, когда именно) его назначают заместителем главного инженера треста «Оргхим» - колоссальной организации, имеющей свои структуры по всему Советскому Союзу. Занимается эта фирма пуском и наладкой вновь вводимых химических производств. Изя занимался организацией пуско-наладочных работ во вновь вводимых производствах азотных удобрений – мочевина, амселитра и др. Вот в этом периоде он сотрудничал с центральным ГИАПом в качестве партнера. С 1997 года он главный бухгалтер фирмы «Оргхимпром», где и работает поныне.
Юрий Петрович Захаров. Юра окончил 138-й факультет, и это значит, что он был специалистом по производству ВВ. Как я уже писал, первые годы после окончания Менделеевки он работал в Арзамасе-16. Любопытно, как было обставлено его транспортировка в это место. Вместо направления на конкретный завод в конкретном городе он в Менделеевке получил направление на Московскую овощную базу № 8 с указанием даты и времени дня, когда он должен туда явиться. Юра в означенное время туда явился. База оказалась самой что ни есть овощной. Директор базы, осмотрев направление, отправил Юру в небольшую комнатку, где сидел некий товарищ в штатской одежде. Товарищ отнял у Юры направление и паспорт и выдал ему авиабилет без указания пункта назначения, новое направление в почтовый ящик №…, справку о том, что паспорт у т. Захарова изъят и некоторую сумму денег. С Юры взяли подписку о том, что об этой встрече он никому не расскажет. Заметим, что прошло почти 40 лет, когда Юра мне все это поведал. Юре сказали, когда нужно явиться в аэропорт Быково, и в какое окошко надо обратиться с авиабилетом и справкой, заменяющей паспорт. В назначенный день и час возле этого окошка собралась небольшая группа людей – молодых и не очень. Всем выдали посадочные талоны на рейс №…, и бортпроводница отвела их к старенькому самолету ЛИ-12 – точной копии американского «Дугласа». Самолет летел, в основном, над дремучими лесами около 7 часов и приземлился на маленьком аэродроме. У Юры сложилось впечатление, что они сели в Сибири, так как в полете перелетели через какие-то горы – видимо Уральские.
  На новом месте Юра попал в группу конструкторов, конструировавших атомные бомбы. Очень скоро Юру заметили, и он начал делать карьеру. Ближе к концу 50-х гг. стало ясно, что сосредоточивать производство атомного оружия в одном месте, крайне опасно, и правительство приняло решение об организации производства-дублера за Уралом, в Челябинской области, недалеко от комбината «Маяк». К этому времени Юра уже вырос в крупного специалиста, и на новом месте он уже Главный конструктор. За успешную организацию производства ядерного оружия на новом месте и создание некоторых его новых образцов Юра был удостоен Государственной премии СССР. Он также был награжден орденами. К моменту переезда из Арзамаса-16 в Челябинск-67 Юра уже, конечно, знал, что Арзамас-16 (ныне – Саров) находится всего в одном часе лёта от Москвы даже на таком тихоходе, как ЛИ-12. 
Исаак Борисович Фельдштейн (Фельд). По окончании института Фельд получил направление в Дзержинск на Чернореченский химический завод им. Калинина. После недолгой стажировки его назначают начальником смены в цех по производству хлора и его производных. Через несколько месяцев его переводят начальником смены в цех по производству цианамида кальция и цианплава. В 1954 году он попадает в тяжелейшую аварию и при этом получает очень серьезную травму. К концу 1957 года выясняется, что последствия этой травмы не позволяют ему больше оставаться в этом цехе, где он к тому времени был уже начальником. Его переводят в Дзержинский филиал ГИАП, где он в разных должностях и инженерных ипостасях проработал до ухода на пенсию в мае 1994 года. Поскольку Фельд в течение всей жизни попутно занимался литературным творчеством, и его печатали в разных изданиях, в 1996 году его приглашает на постоянную журналистскую работу главный редактор городской газеты «Дзержинец», где он проработал до 2007 года – закрылась газета (точнее, ее хитроумно разрушили за чрезмерное, по мнению властей, использования свободы слова). Но и после ухода из «Дзержинца» Фельд выпустил в свет 4 книги прозы.
Владилен Брониславович Худзик. О его необычной карьере я рассказал в предидущих записках.
  Остается добавить, что Элла Фельдгандлер, насколько я знаю, не работала в ГИАПе. Во всяком случае после 1958 года, кода я поступил в ГИАП, Эллу я там не встречал. Вот Галя Гончарова, Сима Голубова и Таня Промтова – это коренные гиаповцы.
  Итак, все коммунары и их менделеевские друзья-довески исправно трудились на главных направлениях советской экономики – оборона, фундаментальные исследования, важнейшие отрасли промышленности – и внесли в дело усиления потенциала страны свой заметный вклад.
  В то же время они активно участвовали в создании экономики, работающей вне законов экономической науки, неконкурентной на мировом рынке, чрезмерно милитаризированной и даже идеологизированной. И этим посильно подвигали свою страну к экономическому (следовательно – и политическому) краху. Не дай Бог эту фразу услышит Толя Родионов – он меня возненавидит. Но что поделаешь – есть еще очень много людей, которые (вроде профессора Родионова) серьезно полагают, что советская власть и коммунистическая экономика были сильны, могущественны и великолепны, но их однажды зимним вечером в Беловежской пуще разрушили три позагулявших мужика. Могучие, однако, мужики, которые одним росчерком пера сумели сделать в один момент то, что не получилось в течение многих лет мощной машине германского вермахта.
  Словом, на нашем поколении частично лежит вина за участии в экономическом развале нашей большой Родины, о котором мы сожалеем не менее сильно, чем некоторые институтские профессора.

Из фотоальбома Пивушковой. Строгановы

Между строк

Совершенно невозможно смотреть на эти фотографии, на которых все они молоды веселы и главное все живы! Я прекрасно помню как мама шила платье, в котором она сидит и к нему была трехъярусная нижняя юбка, которую. нужно было крахмалить. Тетя Ира, кому-то что-то кричит - она никогда не была тихой покладистой девушкой и даже на этой некачественной фотке видно с каким азартом она кричит. И красивый томный Захаров - он всегда немножечко томный, а ведь это именно тот его приезд 10 лет спустя о котором писал Фельд! И сам Фельд, немного ошалелый и это немудрено, если учесть что день Коммуны они празднуют по второму разу за три дня и перерыве он успел смотаться в Дзержинск и приехать обратно! А тихий, радостный, даже какой-то умиротворенный Спектор, хотя в те годы я помню не самого дядю Изю, а его громкий, с кем-то спорящий голос... И тетя Майя, вся в прическе, радостно обнимающая своих, и кажется всем своим обликом говорящая мужу Аркаше, сидящему напротив: "Вот видишь, а ты сомневался!" Это все к вопросу быть или не быть сборам Коммуны. И совсем сбоку отец. Его не очень и видно, шевелюра выдает, стоит сзади мамы и Фельда. И тетя Зина. Они с мамой на многих фотографиях рядом и были близки по духу - даром что ли два Скорпиона! Просто удивительно и невозможно, что уже столько лет мы живем с Фельдом, Спектором и тетей Майей и без всех остальных. Уму непостижимо!

1961 год. 10 лет спустя

1961 год. 10 лет спустя

Наверное, я встречалась с мамиными друзьями и раньше, во всяком случае, с теми, кто жил в Москве или в Подмосковье, ведь мы каждое лето приезжали к бабушке в Загорск, сначала из Глазова, потом из Усть-Каменогорска. Но в этот раз я отчётливо помню некоторые детали.  Помню уютную квартиру на улице Ферсмана, и нас, маленьких, за отдельным столом. Всё как у взрослых, включая вино в рюмках. Нам с Алёной вино не понравилось, а младшие, Марина и Ирка, выпили с удовольствием, и своё, и наше допили.
Потом была ещё одна встреча, в Загорске. Раньше всех гостей приехали тётя Элла и тётя Сима. Погода стояла хорошая, возникла идея пойти на пруд купаться, но у приезжих не было с собой купальников. Мама достала швейную машинку, нашла кусок ситца в мелкий цветочек и сшила тётям купальные трусы, несмотря на их возражения. Потом приехали остальные гости, все пошли на пруд, но тётя Элла и тётя Сима так и не стали там раздеваться, чему я была очень рада. Мне никогда не нравились женщины на пляже, одетые не в купальные костюмы, а просто  в нижнем белье.

В Загорске, 1961 год

Стоят: Элла Фельдгандлер, дед Яков, баба Шура, Наташа Смирнова и Женя Строганов

Сидят: Сима Голубова, Валентина Пивушкова, Нина Строганова и Зина Урова

Мелкие: Маринка, Алёнка (дочь Валентины), Ирка, Алёна и я впереди

Маринка и Ирка

Помню ещё фотографии из этой же серии,  но найти пока не могу, может потом появятся.

Не только Коммуна, продолжение

Сейчас, когда прошло уже почти четырнадцать лет после гибели мамы с папой я продолжаю регулярно общаться со всеми их друзьями у меня стала появляться странная мысль. Почему у отца был такой авторитет среди этих сильных, много умеющих и многого достигших сильных людей? Я отдаю себе отчет в том, что президентство его в те годы, когда Коммуна разъехалась по городам и весям было номинальным - не приходилось Коммунаром ежедневно принимать совместных решений как жить дальше. Да и альпинистская Среда продолжала ходить в горы без него - я уже говорила о том, что отец после рождения Ириши перестал ездить в альплагеря. Мама боялась высоты, надо было растить нас - и вопрос для него был закрыт. И тем не менее он оставался своего рода гуру для его друзей. Хотя если говорить о его карьере в институте - доцентов, таких как он полно. Почему отца не манили карьерные вершины? Почему его путь в науке ограничился кандидатской диссертацией? Я знаю, что он много делал на кафедре для совершенствования лабораторного практикума - сам прекрасно все умел делать своими руками и считал, что чем больше студент своими руками измерит и рассчитает, тем лучше поймет то, о чем ему читают лекции. Кафедра физики в нашем институте, как и все общие кафедры пропускает через себя всех студентов института, это огромное количество народу, готового покрутить и сломать. Но ведь не только этим ограничивались его интересы! Когда родителей хоронили было лето, все были в отпусках и мы с Иркой никому с кафедры не позвонили - честно говоря просто не знали кому . У них тогда шла смена поколений и ни чье имя не вспомнилось, а институт был пуст. И до меня только сейчас дошло, что профессиональную оценку отца на похоронах никто не озвучил. У него много времени отнимали две "общественные" нагрузки - Комитет по государственным премиям и ВХО им. Д.И. Менделеева. И там и там он был секретарем соответствующих секций и эта работа позволяла ему быть в курсе самых новых и интересных достижений в области химии и химической технологии на протяжении многих лет. Он был лично знаком со многими российскими академиками и директорами институтов. Наверное он многим помогал правильно подать документы для получения премий. И наверняка знал о разных подковерных играх. Но я не знаю таких историй, то ли пропускала мимо ушей, то ли при нас он их не рассказывал, но скорее всего просто презирал такие ситуации, когда лезли не по праву, а по блату. Отец, конечно, был кладезем разной информации, но ничего не использовал лично для себя. Наверное постороннему читателю придут в голову мысли про лоббирование и откаты - я могу совершенно точно, со 100% гарантией сказать, что это не про отца. Иначе бы не в такой квартире они жили всю свою жизнь, да и других благ типа дач, машин и драгоценностей в нашем доме избытка не было. Не могу себе представить отца, приносящего домой "левые" деньги. Два раза за всю его преподавательскую жизнь он готовил по физике к поступлению в институт дочек каких-то знакомых и я физически ощущала его неловкость, когда с ним расплачивались за эти уроки.
Менделеевка отцовской эпохи была действительно химическим вузом высшей пробы, да и сейчас авторитет института остается достаточно высоким. Во всяком случае в шестидесятые годы еще шла волна общего подъема и развития страны, которая стала спадать в середине семидесятых. А тогда жизнь била ключом. Во всяком случае мое ощущение от разговоров родителей за ужином было именно таким. Они оба каждый вечер рассказывали друг другу что случилось на работе за день. И каждый день было что рассказать. Я прикидываю, что бы я им рассказывала сейчас?

Не только Коммуна, работа

Пытаясь восстановить картину тогдашней жизни выпускников-менделеевцев все время ощущаю тонкий лед неточных сведений. Ну что поделаешь, если разговоры о работе они при встречах вели нечасто, а сейчас вся надежда на тех, кто еще может меня поправить!
Про Захаровых, надолго исчезнувших с горизонта уже писал Фельд, только из его писаний я не поняла когда собственно они оказались в Снежинске, поскольку в моих представлениях они всегда жили и трудились на Урале. Эти города ученых, разбросанные по всей нашей стране, не имели официальных названий и числились под номерами. Где какие секретные разработки велись - нужно читать рассекреченные документы. А Захаров в моей памяти - красавец-мужчина, голоса не повышает даже когда с отцом сидит ночами за бутылочкой, останавливается по приезде в Москву в ведомственной гостинице. В Москву ездил не часто и один из приездов, как оказалось позднее - за Государственной премией. В подарок отцу осталась медаль с уральским пейзажем, который "нарисован" направленным взрывом. Какую часть обороны страны они укрепляли? Куда распределилась тетя Майя не знаю, почему-то мне кажется, что в ИОНХ. Была ли ее работа и тема диссертации связана с оборонкой? Вероятнее всего да, поскольку наука страны Советов служила, как и во всем мире, созданию новых видов вооружений, для которых нужны были и материалы и технологии. В послевоенные годы весь мир, напуганный масштабами второй мировой войны был озадачен этими проблемами. Другое дело, что Европа умудрялась работать и для обороны и для жизни, а наша страна жила по песне:"И вся-то наша жизнь есть борьба!" Очень многие выпускники-неорганики оказались в ГИАПе. Этот отраслевой гигант, который был основан в 1931 (современное название с 1943) вел работы по созданию новых и усовершенствованию действующих производств аммиака, азотной кислоты, аммиачной селитры, метанола, капролактама, изоцианатов, карбамида. Одно перечисление этих замечательных веществ вызывает дрожь у экологов и лучше не думать для чего именно они нужны. Из наших в ГИАПе отметились Спектор, Гончарова, Промтова, Голубова, Фельдгальднер. Кто-то из них попал туда сразу после института, кого-то позже жизнь привела, но большой химии хлебнули по полной. Про теть Зину рассказывает Николай Анисимович, но страшное слово "бериллез" я помню со школьных времен - "Зинка ездит в Крым лечиться, у нее с легкими беда". И весь ее пыл, направленный на борьбу с этой страшной гадостью и жизнь, наполненная детьми и работой и спортом - всегда, вопреки ей! Тетя Ира, которая практически всю жизнь, не считая нескольких глазовских лет проработала на загорской "Звездочке" - под красивым романтическим названием скрывались совсем не романтические взрывчатые вещества. Откуда я все это знаю? К сожалению, ничего систематически не спрашивала и не старалась запомнить - обрывки разговоров взрослых, которые как у всех маленьких детей складываются в общую жизненную канву. А уж насколько верен рисунок - как теперь угадать?

Н.А.Уров. О коммуне

В студенческие годы жена несколько лет жила в «Коммуне». Так называлась небольшая группа студентов, которые складывали свои стипендии в общий котёл. Из этих денег они  питались, готовя еду по очереди, иногда покупали что-либо из одежды и обуви для особо нуждающихся. В результате жизни в «Коммуне», в альпинистских и спортивных лагерях у жены выработались, а точнее развились и закрепились такие человеческие черты как коллективизм, товарищество, взаимопомощь и взаимовыручка, уживчивость, общительность, заботливость о других людях, умение поставить интересы коллектива выше собственных.

С тех дальних времён прошло 30 лет, но до сих пор бывшие «коммунары», альпинисты и спортсмены каждый год в определённое время встречаются в Москве или в Подмосковье. Моя жена живёт за три с половиной тысячи километров, дальше всех, но и она почти каждый год приезжает, вернее прилетает, на эти встречи. В большинстве случаев она летает за казённый счёт, заранее приурочивая к намеченному времени командировку в Москву, но иногда летает и за свой счёт, хотя билет в один конец стоит 72 руб.

Я, признаться, хотя и не препятствовал поездкам, но и не одобрял их, не понимая, какая сила влечёт её на эти ежегодные встречи. Так было до тех пор, пока она и меня не затянула однажды на одну из этих встреч. Меня, нелюдимого и необщительного человека, не имевшего близких институтских друзей, поразила та обстановка дружелюбия, сердечности и радости, которая царила на этой встрече.

Все присутствовавшие были не молоды, с сединой на висках. Среди них были профессора, доктора, был один замминистра и торгпред одной из социалистических стран. Несмотря на возраст, общественное положение, все они вели себя как в студенческие годы. Рядовой инженер мог запросто похлопать своего высокопоставленного собеседника по плечу, животу или другому месту и напомнить что-то совсем не лестное для того из далёких студенческих времён, когда все были равны.

Резким диссонансом мне вспоминается встреча с моими одноклассниками через 40 лет после окончания школы. Мы не узнали друг друга, и нам не о чем было, в сущности, говорить. В оправдание должен сказать, что мы не виделись 40 лет.

Совсем иное было не встрече институтских друзей жены. Они встречались ежегодно, старились незаметно, сохраняя и возобновляя в памяти события времён их молодости. Вполне естественно, что эти люди, сохранившие юношескую дружбу, до сих пор оказывают друг другу посильную помощь, иногда очень существенную, в чём я убеждался неоднократно. Друзья Зины очень помогли нашей семье в трудные минуты, и она, в свою очередь, заботится о друзьях не меньше, чем о себе. 

Февраль 1961 г

"Турист", остатки "Крылышек"

Первая половина коммуны

Дочки-матери

Последняя фотография не датирована, но мне кажется, она сделана тогда же

Разные лица из фотоальбома Пивушковой

 

 
 



 

Последнее лето вместе

 

Последнее лето вместе

Дни Коммуны и другая жизнь

Не могу точно сказать с какого возраста День Коммуны выделился в отдельный праздник. У родителей был очень широкий круг знакомых и друзей, в нашем доме неделями кто-то жил (я имею в виду Москву, то есть это уже начало шестидесятых) и сейчас мне трудно судить каким образом Коммуна для меня стала Коммуной. Мне кажется, что это пошло с 10 Домодедовского дня, когда Фельд делал газету с фотографиями и написал стихи про всех детей Коммуны. Я помню оттуда - про Захаровых, поскольку дяди Юры не было и не было их фотографии:

Не один, не пара их

Трое их - Захаровых!

Хоть и тощие ребята,

В этом мы не виноваты

Папа наш забыл про фото

Папа занят на работе,

Вот такие мы сидим

Грустно вам в глаза глядим.

Вместо фотографии была картинка - трое ребятишек разного роста, нарисованных по принципу: "точка, точка, два крючочка..."
Про Васильевых

А вот поглядите - не парень, а сила!

Зовут эту силу Андрюша Васильев.

И к чести Васильевых должен сказать я,

Что братья Васильевы дружные братья!

Про Строгановых

Это вот - Аленушка, это вот - Иринушка,

Ихний папа Женюшка, иха мама - Нинушка!

Полная кровинушка, тонкая соломушка,

Толстая Иринушка, тощая Аленушка.

К сожалению сами газеты, которые хранились у родителей достаточно долгие годы в итоге пропали под действием очередного ремонта. Не было тогда электронных носителей!
Но в те годы, более частыми, шумными и запоминающимися для меня были сборы менделеевской компании, в которой были Смирновы, Строгановы, Коганы, Степановы, Малинины. Может быть потому, что наша троица Ириша, Алешка и я была дружной и мы вместе замечательно проводили время и не последняя заслуга в этом была бабы Юли. Она незаметно появлялась, вроде ничего такого не делала. Теперь я понимаю, что это было то самое "гуляние под присмотром", когда детям от этого хорошо и весело.
И все взрослые были ужасно заводные! Этот непрерывный фейерверк дяди Юры Когана, которого мы называли Серым Волком, но так и не смогли вспомнить когда выросли откуда появилось это прозвище! И едкие и точные замечания дяди Юры Степанова, тихие комментарии отца и дяди Леши. И дядя Коля Малинин, который с удовольствием "подставлялся" под шутки друзей. И тетя Рина Малинина, признанный мастер рассказывать любые анекдоты, поскольку выглядела она этакой веселой простушкой, начинала с того, что поднимала на мужа глаза и говорила что-то вроде:"Ну, Коля, можно я еще расскажу" и затем следовало что-то такое, отчего все умирали от хохота.
Я уж не говорю про песни - они пели все и у меня в памяти те годы и те встречи - сплошные песни.
А Коммунары в жизни присутствовали всегда. Я знаю, что мама переписывалась с тетей Зиной - это при маминой "любви" писать письма! Ну а то, сто любое событие в коммунарской семье тут же обсуждалось - и говорить нечего. Мы росли и новости коммуны вплетались в жизнь нашей семьи наравне с семейными событиями. И даже баба Маня, которая в силу прочного деревенского менталитета всю жизнь ворчала на маму (отца она обожала и он был вне критики!), что та деньги бросает на ветер, когда у детей того и того нет постепенно привыкла и полюбила всех и была очень довольна, если сборы проходили у нас дома.
После института родители поселились в Ухтомской. Конечно сейчас представить трудно как они выкручивались, поскольку поженились они в 1951 году, а в январе 1953 умер мамин отец и в июле родилась я. Про смерть Сталина говорить не хочу - знаю со слов родителей о первом шоковом впечатлении от этого известия и что они не пошли на похороны потому, что мама ждала меня. В той избушке где поселились мама с папой жила семья папиного брата Вадима Федоровича, в которой к тому времени было пять человек - Вадим Федорович, Вера Васильевна, Саша (8 лет) с Лидой "Дзепочкой" (4 года) и бабушка, мама Веры Васильевны, Лидия Павловна. Поскольку все студенчество отец жил в общежитии обе комнаты (10 и 15 м) занимала эта семья. А потом они потеснились и пустили туда жить мать с отцом. Про работу я уже писала, хочу отметить только, что из коммунаров наверное только отец по роду деятельности не был связан с большой химией и оборонными вопросами. Всем остальным досталось - кому сколько. Да и чего было ожидать и институт химический и специальность они себе выбрали "не скучную".

НЕ ТОЛЬКО ДНИ КОММУНЫ. И. Фельд

        Читателю этих записок, далекому от коммунарской среды, может показаться, что вся коммунарская дружба в постинститутский период заключалась в том, чтобы раз в год собраться в определенном месте, хорошо выпить и закусить, попеть любимые песни и разъехаться с миром до следующего съезда, забыв о существовании своих собутыльников.
  Ничего удивительного в таком представлении о разъехавшихся студенческих компаниях нет. Очень многие подобные компании систематически съезжаются (не ежегодно, разумеется, но раз в 5-10 лет), ахают, обнаружив у институтского курчавого красавца самую заурядную лысину, или раздавшуюся в теле сокрушительницу студенческих сердец, бывшую обладательницу осиной талии. На таких встречах узнают, что А. защитил докторскую диссертацию, Б., подававший большие надежды, работает бухгалтером в какой-то сельской конторе, а В. стала уже бабушкой…
  Так вот, наша Коммуна ничего общего с такого рода компаниями не имела. Просто День Коммуны был нашим главным праздником в году и не более того. А дружба наша, связи наши не прерывались ни на один день в течение этих (увы!) прошедших 60 лет. Это была даже и не дружба. Коммуна и люди, к ней относящиеся, были (и остаются) все эти годы большой РОДНЕЙ, рассыпанной на просторах нашей обширной Родины. Мы старели незаметно для самих себя, как не замечают разрушительного воздействия времени братья и сестры. Мы всегда были в курсе дел у наших … как бы это сказать? Ну, да – родичей-коммунаров. Мы знали все о наших детях, следили за их делами, радовались их успехам, огорчались их неудачам или нездоровью. Мы систематически, иногда по нескольку раз в год встречались, переписывались, перезванивались. Собственно, уже к десятому Дню Коммуны в Москве собрался костяк Коммуны – Строгановы, Майя, Спектор. В ближайшее Подмосковье вернулась Ира Морданова. Так что у пятерых коммунаров появилась возможность встречаться систематически и часто. Вторым главным праздником для них стал День Победы, где собирались не только (и не столько) коммунары, но вся менделеевская компания, в которой истинными именинниками были Строганов, Ефимов, Родионов, Войтехов и другие фронтовики. На этот праздник наши болгарские друзья через свое посольство в Москве регулярно присылали ящик помидор. В те времена 9 мая помидоры в Москве можно было раздобыть разве что в спецраспределителях ЦК КПСС.
  За пределами Москвы и Подмосковья еще долгое время оставались Зина Пивушкова (Усть-Каменногорск), Юра Захаров (Снежинск) и я (Дзержинск). Но ведь все дороги ведут в Москву, и если судьба нас заносила в столицу, то всенепременнейше встречались. Я, например, тогда часто по делам службы бывал в Москве. У меня там жил отец, сестра, куча двоюродных, но заезжал я, прежде всего, к Строгановым, к Спектору, реже – к Майе. То же можно сказать и о Зине с Юрой, когда они вырывались из своего секретного далека. Потом у Юры завелись дела в одном из институтов Дзержинска, и он останавливался у меня, хотя ему предлагали хороший номер в гостинице. Эти наши с Захаровым посиделки в Дзержинске становились «майским днем, именинами сердца».
  По мере того, как коммунары женились или выходили замуж, их «половинки» (а потом – дети) немедленно втягивались в это мощное поле притяжения и становились членами этой обширной некровной родни. Исключения составляли семья Худзика, муж Иры Мордановой и (некоторое время) Коля Уров – муж Зины. Семья Влада Худзика (кстати, прошу прощения у читателя и пред памятью о Владе за то, что в предыдущем очерке – «Куда подевался Худзик?» - назвал его Владиславом. На самом деле его имя было Владилен – в честь Владимира Ленина), так вот семья Влада долгие годы складывалась вне орбиты Коммуны-родни, и оттого как-то осталась равнодушной к Коммуне. Я, например, даже не скажу, сколько у него было детей, а его жену я видел один раз на каком-то его «летии» незадолго до смерти.
  Муж Иры – Стас – был, как говорится, «разной с нами крови». Слишком разными мы были с ним по менталитету. Между тем, когда нам случалось проводить День Коммуны в родовом гнезде Иры Мордановой, Стас как хозяин принимал нас очень тепло и дружественно.
  Что касается Николая Урова, то он, пока они с Зиной жили в Усть-Каменногорске, относился к ее ежегодным поездкам на Дни Коммуны даже как-то с ревностью. «Куда тебя, мол, подруга несет? Чего тебе дома не сидится? Ну, были у тебя в институте друзья, так это ж когда было-то!». Так продолжалось до тех пор, пока Коля не попал однажды на одно из таких наших сборищ. И с этого дня Николай стал верным адептом Коммуны; он стал нашей родней.
  В 1981 году на 30-м Дне Коммуны, состоявшемуся в Дзержинске Коля (хорошо перед этим выпив) сказал (цитирую по протоколу 30-го Дня Коммуны):
  - Я долгие годы не понимал жену. Что это она так рвется на эти выпивки в Москву. Что это за друзья такие особенные? Но вот я сам к вам попал и понял, как у вас тут хорошо, как вы все друг друга любите. И теперь знаю, что ваша Коммуна есть самое лучшее, что я знаю на этом свете.
  И это говорил не пацан-романтик, а умудренный жизнью воин и труженик, человек в немалых годах, кое-что в жизни повидавший.
  Ну, а про детей Коммуны и говорить нечего – они с малолетства в этой большой родне, и остаются в ней даже после того, как некоторые коммунары нас навсегда покидают.
  Об этой никогда не прекращающейся некровной родственной связи можно говорить очень долго, но и сказанного довольно, что Коммуна не была обычной разъехавшейся студенческой компанией, желающей иногда встречаться и повспоминать о былом. Нет, точь в точь по наказу нашего Президента, наша дружба, рожденная в трудные и жестокие сороковые-роковые, на разорвалась, не померкла, когда мы разъехались по огромной стране. Она вечна и передалась нашим детям. Может быть, Коммуна есть самое великое произведение нашей жизни. А День Коммуны – это просто наш главный праздник, день, когда мы возвращаемся в молодость.

Целый год я живу ожиданием дня,

Дня, когда возвращается юность моя. 

Как невеста, одет этот день в белый цвет,

И как будто и нет долгих прожитых лет.

Целый год я живу ожиданием дня,

Дня, когда собирается наша родня,

И веселье шумит за широким столом,

И душа согревается братским теплом.

Целый год я живу ожиданием дня,

Дня, когда не видна на висках седина,

А хотя б и видна – тоже мало беды, 

Все равно этот день – как подарок судьбы.

Он особенный этот единственный день:

Полыхает спиртовым сполохом сирень,

Сквозь сирень улыбается юность моя…

     …Целый год дожидаюсь я этого дня.

И. Фельд. Ещё о довесках

      Алена совершенно правильно предположила, что термин «довесок Коммуны» выдумал я. Но вряд ли Алена знает, что выдумал этот термин я для самого себя. Иначе говоря, Фельд, собственно, был первым довеском Коммуны. Называть довеском Коммуны в институтские годы, к примеру, Галю Гончарову или Женю Ефимова было бы нонсенсом. По существу, Гошо Джамбов, Сима Голубова, Таня Промтова, Толя Родионов, Юра Коган и так далее были с коммунарами одна тесная дружеская компания, и еще надо было бы разбираться, кто у кого состоит в «довесках». Еще менее этот термин подходил для альпинистов из «Крылышек», ибо они подружились с Коммуной исключительно из-за Жени Строганова по принципу: «Друзья Строганова – наши друзья». Какие уж тут «довески».
  Я же абсолютно точно соответствовал этому прозвищу. Начиная с осени 1949 года, я уже сильно был втянут в коммунарскую орбиту. Но сие не значит, что я вполне соответствовал моим друзьям. Более того, я тогда даже не смел и в мыслях называть коммунаров своими друзьями. Они были для меня, скорее, старшими товарищами, взявшими на буксир мало примечательного и не очень успешного молодого человека. Судите сами – мне тогда было 18 лет, а коммунарам на 3-5 лет больше. Женя вообще был на 15 лет старше меня – почти вдвое. Я был весь облеплен академическими хвостами, а коммунары общепризнанно считались авторитетнейшими в институте студентами. Я был тощ и малосилен, а коммунары ходили в чемпионах по конькам, лыжам, и прочей легкой атлетике. Словом, Коммуна тогда уже была знаменита, а я был серый студент, кандидат на отчисление. И вот такого меня ребята втянули в ТАКУЮ компанию. Ясное дело, я мог себя ощущать в ней неким довеском, что и было высказано мною вслух. Кличка понравилась, и меня так и именовали вплоть до осени 1950 года, когда я был принят в состав коммуны. Но даже и после этого в Коммуне ко мне относились как к младшему члену семьи. Майка часто говорила: «куда это подевался наш Малыш?». Она еще и посегодня относится ко мне -78-летнему – как к Малышу. Так малорослый Изя Спектор получил кличку Большой, а я – роста среднего – до сего дня зовусь Изя Маленький. Кроме меня в институтский период «довеском Коммуны» некоторое время также звали Веру Качалкину, пока она не вышла замуж за Захарова.
  Но сущность термина «довески Коммуны» коренным образом изменилась с началом постинститутской жизни Коммуны. Теперь так стали называть друзей Коммуны, посещающих их главный праздник в году – День Коммуны. Но если раньше по отношению ко мне этот термин содержал оттенок снисходительности, то теперь это было очень почетное и уважительное прозвище, и именно с такой тональностью оно звучало в протоколах Дней Коммуны.
  Наиболее верными довесками Коммуны были (и остаются) Юра Коган, Галя Гончарова, Сима Голубова, Толя Войтехов, Элла Фельдгандлер. Чуть менее активными довесками остались Таня Промтова, Толя Родионов, Женя Войтехова, Миля Фишера, Женя Ефимов. Из альпинистов среди самых верных довесков называю, прежде всего, Борю Горячева, Лешу Андреева, Галю Воскресенскую, Колю Исаева. Без Юры Когана, Симы Голубовой и Гали Гончаровой вообще не обходилось ни одно мероприятие постинститутской Коммуны. Если праздник назначался в Дзержинске или даже на Урале (у Юры Захарова), Коган и Гончарова следовали туда без всяких яких. Кстати, когда на Уральском (39-м) Дне Коммуны Зина Пивушкова сломала ногу, именно Коган снес на спине эту вполне упитанную даму с горы высотой в 400 метров. Таков был наш «довесок» Юра Коган.
  Сегодня и коммунаров, и их «довесков» осталась жалкая горстка, и уже трудно разобрать среди осколков этой некогда грандиозной и великолепной компании, кто довесок, а кто – коммунар. Мы все просто – друзья до гроба, а наше дело, как и предсказывал наш многомудрый Президент, продолжают наши дети, о чем и свидетельствует этот блог под названием «Коммунары».

Измайлово. Начало 60-х

PS: Выношу из комментариев:

Оль, подпиши фотографию - Рита Малышева (Коган), Зина Одабашьян (Смирнова), тетя Наташа с Мишей Коганом на руках, мама со мной, Лешка и Ирка, год это какой-нибудь 1963=2-63 - мама ездила в Венгрию и привезла нам с Иркой бриджи и клетчатые рубашки. Стиляги, блин!