НЕ ТОЛЬКО ДНИ КОММУНЫ. И. Фельд

        Читателю этих записок, далекому от коммунарской среды, может показаться, что вся коммунарская дружба в постинститутский период заключалась в том, чтобы раз в год собраться в определенном месте, хорошо выпить и закусить, попеть любимые песни и разъехаться с миром до следующего съезда, забыв о существовании своих собутыльников.
  Ничего удивительного в таком представлении о разъехавшихся студенческих компаниях нет. Очень многие подобные компании систематически съезжаются (не ежегодно, разумеется, но раз в 5-10 лет), ахают, обнаружив у институтского курчавого красавца самую заурядную лысину, или раздавшуюся в теле сокрушительницу студенческих сердец, бывшую обладательницу осиной талии. На таких встречах узнают, что А. защитил докторскую диссертацию, Б., подававший большие надежды, работает бухгалтером в какой-то сельской конторе, а В. стала уже бабушкой…
  Так вот, наша Коммуна ничего общего с такого рода компаниями не имела. Просто День Коммуны был нашим главным праздником в году и не более того. А дружба наша, связи наши не прерывались ни на один день в течение этих (увы!) прошедших 60 лет. Это была даже и не дружба. Коммуна и люди, к ней относящиеся, были (и остаются) все эти годы большой РОДНЕЙ, рассыпанной на просторах нашей обширной Родины. Мы старели незаметно для самих себя, как не замечают разрушительного воздействия времени братья и сестры. Мы всегда были в курсе дел у наших … как бы это сказать? Ну, да – родичей-коммунаров. Мы знали все о наших детях, следили за их делами, радовались их успехам, огорчались их неудачам или нездоровью. Мы систематически, иногда по нескольку раз в год встречались, переписывались, перезванивались. Собственно, уже к десятому Дню Коммуны в Москве собрался костяк Коммуны – Строгановы, Майя, Спектор. В ближайшее Подмосковье вернулась Ира Морданова. Так что у пятерых коммунаров появилась возможность встречаться систематически и часто. Вторым главным праздником для них стал День Победы, где собирались не только (и не столько) коммунары, но вся менделеевская компания, в которой истинными именинниками были Строганов, Ефимов, Родионов, Войтехов и другие фронтовики. На этот праздник наши болгарские друзья через свое посольство в Москве регулярно присылали ящик помидор. В те времена 9 мая помидоры в Москве можно было раздобыть разве что в спецраспределителях ЦК КПСС.
  За пределами Москвы и Подмосковья еще долгое время оставались Зина Пивушкова (Усть-Каменногорск), Юра Захаров (Снежинск) и я (Дзержинск). Но ведь все дороги ведут в Москву, и если судьба нас заносила в столицу, то всенепременнейше встречались. Я, например, тогда часто по делам службы бывал в Москве. У меня там жил отец, сестра, куча двоюродных, но заезжал я, прежде всего, к Строгановым, к Спектору, реже – к Майе. То же можно сказать и о Зине с Юрой, когда они вырывались из своего секретного далека. Потом у Юры завелись дела в одном из институтов Дзержинска, и он останавливался у меня, хотя ему предлагали хороший номер в гостинице. Эти наши с Захаровым посиделки в Дзержинске становились «майским днем, именинами сердца».
  По мере того, как коммунары женились или выходили замуж, их «половинки» (а потом – дети) немедленно втягивались в это мощное поле притяжения и становились членами этой обширной некровной родни. Исключения составляли семья Худзика, муж Иры Мордановой и (некоторое время) Коля Уров – муж Зины. Семья Влада Худзика (кстати, прошу прощения у читателя и пред памятью о Владе за то, что в предыдущем очерке – «Куда подевался Худзик?» - назвал его Владиславом. На самом деле его имя было Владилен – в честь Владимира Ленина), так вот семья Влада долгие годы складывалась вне орбиты Коммуны-родни, и оттого как-то осталась равнодушной к Коммуне. Я, например, даже не скажу, сколько у него было детей, а его жену я видел один раз на каком-то его «летии» незадолго до смерти.
  Муж Иры – Стас – был, как говорится, «разной с нами крови». Слишком разными мы были с ним по менталитету. Между тем, когда нам случалось проводить День Коммуны в родовом гнезде Иры Мордановой, Стас как хозяин принимал нас очень тепло и дружественно.
  Что касается Николая Урова, то он, пока они с Зиной жили в Усть-Каменногорске, относился к ее ежегодным поездкам на Дни Коммуны даже как-то с ревностью. «Куда тебя, мол, подруга несет? Чего тебе дома не сидится? Ну, были у тебя в институте друзья, так это ж когда было-то!». Так продолжалось до тех пор, пока Коля не попал однажды на одно из таких наших сборищ. И с этого дня Николай стал верным адептом Коммуны; он стал нашей родней.
  В 1981 году на 30-м Дне Коммуны, состоявшемуся в Дзержинске Коля (хорошо перед этим выпив) сказал (цитирую по протоколу 30-го Дня Коммуны):
  - Я долгие годы не понимал жену. Что это она так рвется на эти выпивки в Москву. Что это за друзья такие особенные? Но вот я сам к вам попал и понял, как у вас тут хорошо, как вы все друг друга любите. И теперь знаю, что ваша Коммуна есть самое лучшее, что я знаю на этом свете.
  И это говорил не пацан-романтик, а умудренный жизнью воин и труженик, человек в немалых годах, кое-что в жизни повидавший.
  Ну, а про детей Коммуны и говорить нечего – они с малолетства в этой большой родне, и остаются в ней даже после того, как некоторые коммунары нас навсегда покидают.
  Об этой никогда не прекращающейся некровной родственной связи можно говорить очень долго, но и сказанного довольно, что Коммуна не была обычной разъехавшейся студенческой компанией, желающей иногда встречаться и повспоминать о былом. Нет, точь в точь по наказу нашего Президента, наша дружба, рожденная в трудные и жестокие сороковые-роковые, на разорвалась, не померкла, когда мы разъехались по огромной стране. Она вечна и передалась нашим детям. Может быть, Коммуна есть самое великое произведение нашей жизни. А День Коммуны – это просто наш главный праздник, день, когда мы возвращаемся в молодость.

Целый год я живу ожиданием дня,

Дня, когда возвращается юность моя. 

Как невеста, одет этот день в белый цвет,

И как будто и нет долгих прожитых лет.

Целый год я живу ожиданием дня,

Дня, когда собирается наша родня,

И веселье шумит за широким столом,

И душа согревается братским теплом.

Целый год я живу ожиданием дня,

Дня, когда не видна на висках седина,

А хотя б и видна – тоже мало беды, 

Все равно этот день – как подарок судьбы.

Он особенный этот единственный день:

Полыхает спиртовым сполохом сирень,

Сквозь сирень улыбается юность моя…

     …Целый год дожидаюсь я этого дня.